Page 42 - Мы

42

Это – последнее. Затем – повернут выключатель, мысли гаснут, тьма, искры – и я через
парапет вниз…

Запись 20‑ я

Конспект:
Разряд. Материал идей. Нулевой утес

Разряд – самое подходящее определение. Теперь я вижу, что это было именно
как электрический разряд. Пульс моих последних дней становится все суше, все чаще,
все напряженней – полюсы все ближе – сухое потрескивание – еще миллиметр: взрыв,
потом – тишина.
Во мне теперь очень тихо и пусто – как в доме, когда все ушли и лежишь один,
больной, и так ясно слышишь отчетливое металлическое постукивание мыслей.
Быть может, этот «разряд» излечил меня наконец от моей мучительной «души» – и я
снова стал, как все мы. По крайней мере, сейчас я без всякой боли мысленно вижу
О на ступенях Куба, вижу ее в Газовом Колоколе. И если там, в Операционном, она назовет
мое имя – пусть: в последний момент – я набожно и благодарно лобызну карающую руку
Благодетеля. У меня по отношению к Единому Государству есть это право – понести кару,
и этого права я не уступлю. Никто из нас, нумеров, не должен, не смеет отказаться от этого
единственного своего – тем ценнейшего – права.
…Тихонько, металлически-отчетливо постукивают мысли; неведомый аэро уносит
меня в синюю высь моих любимых абстракций. И я вижу, как здесь – в чистейшем,
разреженном воздухе – с легким треском, как пневматическая шина, – лопается мое
рассуждение «о действенном праве». И я вижу ясно, что это только отрыжка нелепого
предрассудка древних – их идеи о «праве».
Есть идеи глиняные – и есть идеи, навеки изваянные из золота или драгоценного
нашего стекла. И чтобы определить материал идеи, нужно только капнуть на него
сильнодействующей кислотой. Одну из таких кислот знали и древние: reductio ad finem.
Кажется, это называлось у них так; но они боялись этого яда, они предпочитали видеть хоть
какое-нибудь, хоть глиняное, хоть игрушечное небо, чем синее ничто. Мы же – слава
Благодетелю – взрослые, и игрушки нам не нужны.
Так вот – если капнуть на идею «права». Даже у древних – наиболее взрослые знали:
источник права – сила, право – функция от силы. И вот – две чашки весов! На одной – грамм,
на другой – тонна, на одной – «я», на другой – «мы», Единое Государство. Не ясно ли:
допускать, что у «я» могут быть какие-то «права» по отношению к Государству, и допускать,
что грамм может уравновесить тонну, – это совершенно одно и то же. Отсюда –
распределение: тонне – права, грамму – обязанности; и естественный путь от ничтожества
к величию: забыть, что ты – грамм, и почувствовать себя миллионной долей тонны…
Вы, пышнотелые, румяные венеряне, вы, закопченные, как кузнецы, ураниты – я слышу
в своей синей тишине ваш ропот. Но поймите же вы: все великое – просто; поймите же:
незыблемы и вечны только четыре правила арифметики. И великой, незыблемой, вечной –
пребудет только мораль, построенная на четырех правилах. Это – последняя мудрость, это –
вершина той пирамиды, на которую люди – красные от пота, брыкаясь и хрипя, карабкались
веками. И с этой вершины – там, на дне, где ничтожными червями еще копошится нечто,
уцелевшее в нас от дикости предков, – с этой вершины одинаковы: и противозаконная мать –
О, и убийца, и тот безумец, дерзнувший бросить стихом в Единое Государство; и одинаков
для них суд: довременная смерть. Это – то самое божественное правосудие, о каком мечтали
каменнодомовые люди, освещенные розовыми наивными лучами утра истории: их «Бог» –
хулу на Святую Церковь – карал так же, как убийство.
Вы, ураниты, – суровые и черные, как древние испанцы, мудро умевшие сжигать
на кострах, – вы молчите, мне кажется, вы – со мною. Но я слышу: розовые венеряне – что-то
там о пытках, казнях, о возврате к варварским временам. Дорогие мои: мне жаль вас –