Page 44 - Мы

44

поведу за собой по узким тропинкам строк?
Всего этого я, разумеется, не сказал ей; по собственному опыту я знаю: самое
мучительное – это заронить в человека сомнение в том, что он – реальность, трехмерная –
а не какая-либо иная – реальность. Я только сухо заметил ей, что ее дело открывать дверь,
и она впустила меня во двор.
Пусто. Тихо. Ветер – там, за стенами, далекий, как тот день, когда мы плечом к плечу,
двое-одно, вышли снизу, из коридоров – если только это действительно было. Я шел
под какими-то каменными арками, где шаги, ударившись о сырые своды, падали позади
меня – будто все время другой шагал за мной по пятам. Желтые – с красными кирпичными
прыщами – стены следили за мной сквозь темные квадратные очки окон, следили, как я
открывал певучие двери сараев, как я заглядывал в углы, тупики, закоулки. Калитка в заборе
и пустырь – памятник Великой Двухсотлетней Войны: из земли – голые каменные ребра,
желтые оскаленные челюсти стен, древняя печь с вертикалью трубы – навеки окаменевший
корабль среди каменных желтых и красных кирпичных всплесков.
Показалось: именно эти желтые зубы я уже видел однажды – неясно, как на дне, сквозь
толщу воды – и я стал искать. Проваливался в ямы, спотыкался о камни, ржавые лапы
хватали меня за юнифу, по лбу ползли вниз, в глаза, остросоленые капли пота…
Нигде! Тогдашнего выхода снизу из коридоров я нигде не мог найти – его не было.
А впрочем – так, может быть, и лучше: больше вероятия, что все это – был один из моих
нелепых «снов».
Усталый, весь в какой-то паутине, в пыли, – я уже открыл калитку – вернуться
на главный двор. Вдруг сзади – шорох, хлюпающие шаги, и передо мною – розовые
крылья-уши, двоякоизогнутая улыбка S.
Он, прищурившись, ввинтил в меня свои буравчики и спросил:
– Прогуливаетесь?
Я молчал. Руки мешали.
– Ну, что же, теперь лучше себя чувствуете?
– Да, благодарю вас. Кажется, прихожу в норму.
Он отпустил меня – поднял глаза вверх. Голова запрокинута – и я в первый раз заметил
его кадык.
Вверху невысоко – метрах в 50 – жужжали аэро. По их медленному низкому лету,
по спущенным вниз черным хоботам наблюдательных труб – я узнал аппараты Хранителей.
Но их было не два и не три, как обычно, а от десяти до двенадцати (к сожалению, должен
ограничиться приблизительной цифрой).
– Отчего их так сегодня много? – взял я на себя смелость спросить.
– Отчего? Гм… Настоящий врач начинает лечить еще здорового человека, такого,
какой заболеет еще только завтра, послезавтра, через неделю. Профилактика, да!
Он кивнул, заплюхал по каменным плитам двора. Потом обернулся – и через
плечо мне:
– Будьте осторожны!
Я один. Тихо. Пусто. Далеко над Зеленой Стеной мечутся птицы, ветер. Что он этим
хотел сказать?
Аэро быстро скользит по течению. Легкие, тяжелые тени от облаков, внизу – голубые
купола, кубы из стеклянного льда – свинцовеют, набухают…
Вечером:
Я раскрыл свою рукопись, чтобы занести на эти страницы несколько, как мне кажется,
полезных (для вас, читатели) мыслей о великом Дне Единогласия – этот день уже близок.
И увидел: не могу сейчас писать. Все время вслушиваюсь, как ветер хлопает темными
крыльями о стекло стен, все время оглядываюсь, жду. Чего? Не знаю. И когда в комнате
у меня появились знакомые коричневато-розовые жабры – я был очень рад, говорю
чистосердечно. Она села, целомудренно оправила запавшую между колен складку юнифы,
быстро обклеила всего меня улыбками – по кусочку на каждую из моих трещин, – и я