Page 43 - Мы

43

вы не способны философски-математически мыслить.
Человеческая история идет вверх кругами – как аэро. Круги разные – золотые,
кровавые, но все они одинаково разделены на 360 градусов. И вот от нуля – вперед: 10, 20,
200, 360 градусов – опять нуль. Да, мы вернулись к нулю – да. Но для моего математически
мыслящего ума ясно: нуль – совсем другой, новый. Мы пошли от нуля вправо –
мы вернулись к нулю слева, и потому: вместо плюса нуль – у нас минус нуль. Понимаете?
Этот Нуль мне видится каким-то молчаливым, громадным, узким, острым, как нож,
утесом. В свирепой, косматой темноте, затаив дыхание, мы отчалили от черной ночной
стороны Нулевого Утеса. Века – мы, Колумбы, плыли, плыли, мы обогнули всю землю
кругом, и, наконец, ура! Салют – и все на мачты: перед нами – другой, дотоле неведомый бок
Нулевого Утеса, озаренный полярным сиянием Единого Государства, голубая глыба, искры
радуги, солнца – сотни солнц, миллиарды радуг…
Что из того, что лишь толщиною ножа отделены мы от другой стороны Нулевого
Утеса. Нож – самое прочное, самое бессмертное, самое гениальное из всего, созданного
человеком. Нож – был гильотиной, нож – универсальный способ разрешить все узлы,
и по острию ножа идет путь парадоксов – единственно достойный бесстрашного ума путь…

Запись 21‑ я
Конспект:
Авторский долг. Лед набухает. Самая трудная любовь

Вчера был ее день, а она – опять не пришла, и опять от нее – невнятная, ничего
не разъясняющая записка. Но я спокоен, совершенно спокоен. Если я все же поступаю так,
как это продиктовано в записке, если я все же отношу к дежурному ее талон и затем, опустив
шторы, сижу у себя в комнате один – так это, разумеется, не потому, чтобы я был не в силах
идти против ее желания. Смешно! Конечно, нет. Просто – отделенный шторами от всех
пластыре-целительных улыбок, я могу спокойно писать вот эти самые страницы, это первое.
И второе: в ней, в I, я боюсь потерять, быть может, единственный ключ к раскрытию всех
неизвестных (история со шкафом, моя временная смерть и так далее). А раскрыть их –
я теперь чувствую себя обязанным, просто даже как автор этих записей, не говоря уже о том,
что вообще неизвестное органически враждебно человеку, и homo sapiens – только тогда
человек в полном смысле этого слова, когда в его грамматике совершенно нет
вопросительных знаков, но лишь одни восклицательные, запятые и точки.
И вот, руководимый, как мне кажется, именно авторским долгом, сегодня в 16 я взял
аэро и снова отправился в Древний Дом. Был сильный встречный ветер. Аэро с трудом
продирался сквозь воздушную чащу, прозрачные ветви свистели и хлестали. Город внизу –
весь будто из голубых глыб льда. Вдруг – облако, быстрая косая тень, лед свинцовеет,
набухает, как весной, когда стоишь на берегу и ждешь: вот сейчас все треснет, хлынет,
закрутится, понесет; но минута за минутой, а лед все стоит, и сам набухаешь, сердце бьется
все беспокойней, все чаще (впрочем, зачем пишу я об этом и откуда эти странные
ощущения? Потому что ведь нет такого ледокола, какой мог бы взломать прозрачнейший
и прочнейший хрусталь нашей жизни…).
У входа в Древний Дом – никого. Я обошел кругом и увидел старуху привратницу
возле Зеленой Стены: приставила козырьком руку, глядит вверх. Там над Стеной – острые,
черные треугольники каких-то птиц: с карканием бросаются на приступ – грудью о прочную
ограду из электрических волн – и назад и снова над Стеною.
Я вижу: по темному, заросшему морщинами лицу – косые, быстрые тени, быстрый
взгляд на меня.
– Никого, никого, никого нету! Да! И ходить незачем. Да…
То есть как это незачем? И что это за странная манера – считать меня только чьей-то
тенью. А может быть, сами вы все – мои тени. Разве я не населил вами эти страницы –
еще недавно четырехугольные белые пустыни. Без меня разве бы увидели вас все те, кого я