Page 46 - Мы

46

Последний раз нечто подобное, как гласят наши летописи, произошло 119 лет назад, когда
в самую чащу прогулки, со свистом и дымом, свалился с неба метеорит.
Мы шли так, как всегда, т. е. так, как изображены воины на ассирийских памятниках:
тысяча голов – две слитных, интегральных ноги, две интегральных, в размахе, руки. В конце
проспекта – там, где грозно гудела аккумуляторная башня, – навстречу нам
четырехугольник: по бокам, впереди, сзади – стража; в середине трое, на юнифах этих
людей – уже нет золотых нумеров – и все до жути ясно.
Огромный циферблат на вершине башни – это было лицо: нагнулось из облаков и,
сплевывая вниз секунды, равнодушно ждало. И вот ровно в 13 часов и 6 минут –
в четырехугольнике произошло замешательство. Все это было совсем близко от меня,
мне видны были мельчайшие детали, и очень ясно запомнилась тонкая, длинная шея
и на виске – путаный переплет голубых жилок, как реки на географической карте маленького
неведомого мира, и этот неведомый мир – видимо, юноша. Вероятно, он заметил кого-то
в наших рядах: поднялся на цыпочки, вытянул шею, остановился. Один из стражи щелкнул
по нему синеватой искрой электрического кнута; он тонко, по-щенячьи, взвизгнул. И затем –
четкий щелк, приблизительно каждые 2 секунды – и взвизг, щелк – взвизг.
Мы по-прежнему мерно, ассирийски, шли – и я, глядя на изящные зигзаги искр, думал:
«Все в человеческом обществе безгранично совершенствуется – и должно
совершенствоваться. Каким безобразным орудием был древний кнут – и сколько красоты…»
Но здесь, как соскочившая на полном ходу гайка, от наших рядов оторвалась тонкая,
упруго-гибкая женская фигура и с криком: «Довольно! Не сметь!» – бросилась прямо туда,
в четырехугольник. Это было – как метеор – 119 лет назад: вся прогулка застыла, и наши
ряды – серые гребни скованных внезапным морозом волн.
Секунду я смотрел на нее посторонне, как и все: она уже не была нумером – она была
только человеком, она существовала только как метафизическая субстанция оскорбления,
нанесенного Единому Государству. Но одно какое-то ее движение – заворачивая, она согнула
бедра налево – и мне вдруг ясно: я знаю, я знаю это гибкое, как хлыст, тело – мои глаза,
мои губы, мои руки знают его, – в тот момент я был в этом совершенно уверен.
Двое из стражи – наперерез ей. Сейчас – в пока еще ясной, зеркальной точке
мостовой – их траектории пересекутся, – сейчас ее схватят… Сердце у меня глотнуло,
остановилось – и не рассуждая: можно, нельзя, нелепо, разумно, – я кинулся в эту точку…
Я чувствовал на себе тысячи округленных от ужаса глаз, но это только давало еще
больше какой-то отчаянно-веселой силы тому дикому, волосаторукому, что вырвался
из меня, и он бежал все быстрее. Вот уже два шага, она обернулась –
Передо мною дрожащее, забрызганное веснушками лицо, рыжие брови… Не она! Не I.
Бешеная, хлещущая радость. Я хочу крикнуть что-то вроде: «Так ее!», «Держи ее!» –
но слышу только свой шепот. А на плече у меня – уже тяжелая рука, меня держат, ведут,
я пытаюсь объяснить им…
– Послушайте, но ведь вы же должны понять, что я думал, что это…
Но как объяснить всего себя, всю свою болезнь, записанную на этих страницах. И я
потухаю, покорно иду… Лист, сорванный с дерева неожиданным ударом ветра, покорно
падает вниз, но по пути кружится, цепляется за каждую знакомую ветку, развилку, сучок:
так я цеплялся за каждую из безмолвных шаров-голов, за прозрачный лед стен, за воткнутую
в облако голубую иглу аккумуляторной башни.
В этот момент, когда глухой занавес окончательно готов был отделить от меня весь
этот прекрасный мир, я увидел: невдалеке, размахивая розовыми руками-крыльями,
над зеркалом мостовой скользила знакомая, громадная голова. И знакомый, сплющенный
голос:
– Я считаю долгом засвидетельствовать, что нумер Д-503 – болен и не в состоянии
регулировать своих чувств. И я уверен, что он увлечен был естественным негодованием…
– Да, да, – ухватился я. – Я даже крикнул: держи ее!
Сзади, за плечами: