Page 111 - Архипелаг ГУЛаг

планы свои. А где была грань?.. С какого момента нельзя было переступать? Юрий стал
лейтенантом немецкой армии. В немецкой форме он ездил теперь по Германии, бывал в
Берлине, посещал русских эмигрантов, читал недоступных прежде Бунина, Набокова,
Алданова… Юрий ждал, что у всех у них, что у Бунина — каждая страница истекает
живыми ранами России. Но что с ними? На что растратили они неоценимую свободу? Опять
о женском теле, о взрыве страсти, о закатах, о красоте дворянских головок, об анекдотах
запылённых лет. Они писали так, будто никакой революции в России не бывало или
слишком уж недоступно им её объяснить. Они оставляли русским юношам самим искать
азимут жизни. Так метался Юрий, спешил видеть, спешил знать, а между тем по исконной
русской манере всё чаще и всё глубже окунал своё смятение в спиртное.
Что такое была их шпионская школа? Совсем не настоящая, конечно. За шесть месяцев
их могли научить только владеть парашютом, взрывным делом да рацией. В них и не
очень–то верили. Их забрасывали для инфляции доверия. А для умирающих, безнадёжно
брошенных русских военнопленных эти школки, по мнению Юрия, были хороший выход:
ребята здесь отъедались, одевались в тёплое, новое, да ещё все карманы набивали им
советскими деньгами. Ученики (как и учителя) делали вид, что так всё и будет: что в
советском тылу они будут шпионить, подрывать назначенные объекты, связываться
радиокодом, возвращаться назад. А они через эту школу просто улетали от смерти и плена,
они хотели остаться жить, но не ценой того, чтобы стрелять в своих на фронте.
Конечно, наше следствие не принимало таких резонов. Какое право они имели хотеть
жить, когда литерные семьи в советском тылу и без того хорошо жили? Никакого уклонения
от взятия немецкого карабина за этими ребятами не признавали. За их шпионскую игру им
клепали тягчайшую 58–6 да ещё диверсию через намерение. Это значило: держать, пока не
околеют.
Их перепускали через фронт, а дальше их свободный выбор зависел от их нрава и
сознания. Тринитротолуол и рацию они все бросали сразу. Разница была только: сдаваться
ли властям тут же (как мой курносый «шпиён» в армейской контрразведке) или сперва
покутить, погулять на даровые деньги. И только никто никогда не возвращался через фронт
назад, опять к немцам.
Вдруг под новый, 1945 год один бойкий парень вернулся и доложил, что задание
выполнил (пойди его проверь!). Это было необычайно. Шеф не сомневался, что он прислан
от СМЕРШа, и решил его расстрелять (судьба добросовестного шпиона!). Но Юрий настоял,
что, напротив, надо наградить его и поднять перед курсантами. А вернувшийся шпио–няга
предложил Юрию распить литр и, багровый, наклонясь через стол, открыл: «Юрий
Николаевич! Советское командование обещает вам прощение, если вы сейчас перейдёте
сами к нам».
Юрий задрожал. Уже ожесточившееся, уже ото всего отрешившееся сердце розняло
теплом. Родина?.. Заклятая, несправедливая и такая же всё дорогая! Прощение?.. И можно
вернуться к семье? И пройтись по Каменноостровскому? Ну что, в самом деле, мы же
русские! Простите нас, мы вернёмся и какие ещё будем хорошие!.. Эти полтора года, с тех
пор как он вышел из лагеря, не принесли Юрию счастья. Он не раскаивался, но не видел и
будущего. Встречаясь за шнапсом с другими такими же бесприкаянными русскими, они ясно
чувствовали: опоры — нет, всё равно жизнь не настоящая. Немцы крутят ими по–своему.
Теперь, когда война уже явно проигрывалась немцами, у Юрия как раз появился выход: шеф
любил его и открыл, что в Испании у него есть запасное имение, куда они при прогаре
империи и умотаются вместе. Но вот сидел пьяный соотечественник через стол и, сам рискуя
жизнью, заманивал: «Юрий Николаевич! Советское командование ценит ваш опыт и знания,
их хотят у вас перенять— организацию немецкой разведки…»
Две недели разбирали Евтуховича колебания. Но во время зависленского советского
наступления, когда он школу свою отводил вглубь, он приказал свернуть на тихий польский
фольварк, там выстроил школу и объявил: «Я перехожу на советскую сторону! Каждому —
свободный выбор!» И эти горе–шпионы с молоком на губах, ещё час назад делавшие вид,