Page 117 - Архипелаг ГУЛаг

53–й номер камеры так его поразил!) и он будет всероссийским императором 68 , а для этого в
1948 году надо начать собирать силы. Не научил старик дальше — как же силы собирать, и
ушёл. А Виктор Алексеевич не управился спросить.
Потеряны были теперь покой и простота жизни! Может быть, другой бы отшатнулся от
замысла непомерного, но как раз Виктор потёрся там, среди самых высших, повидал этих
Михайловых, Щербаковых, Сединых, послушал от других шоферов и уяснил, что
необыкновенности тут не надо совсем, а даже наоборот.
Новопомазанный царь, тихий, совестливый, чуткий, как Фёдор Иоаннович, последний
из Рюриков, почувствовал на себе тяжко давящий обруч шапки Мономаха. Нищета и
народное горе вокруг, за которые до сих пор он не отвечал, — теперь лежали на его плечах, и
он виноват был, что они всё ещё длятся. Ему показалось странным — ждать до 1948 года, и
осенью того же 43–го он написал свой первый манифест к русскому народу и прочёл
четырём работникам гаража Наркомнефти…
…Мы окружили с утра Виктора Алексеевича, и он нам кротко всё это рассказывал. Мы
всё ещё не распознали его детской доверчивости, затянуты были необычным повествованием
и — вина на нас! —не успели остеречь против наседки. Да нам в голову не приходило, что из
простодушно рассказываемого нам здесь ещё не всё известно следователю!.. По окончании
рассказа Крамаренко стал проситься не то «к начальнику тюрьмы за табаком», не то к врачу,
но в общем его вскоре вызвали. Там и заложил он этих четырёх нарком–нефтенских, о
которых никто бы и не узнал никогда… (На другой день, придя с допроса, Белов удивлялся,
откуда следователь узнал о них. Тут нас и стукнуло…) Наркомнеф–тенские прочли
манифест, одобрили все — и никто не донёс на императора! Но сам он почувствовал, что —
рано! рано! И сжёг манифест.
Прошёл год. Виктор Алексеевич работал механиком в гараже автобазы. Осенью 1944
он снова написал манифест и дал прочесть его десяти человекам — шоферам, слесарям. Все
одобрили! И никто не выдал\ (Из десяти человек никто, по тем временам доносительства —
редкое явление! Фастенко не ошибся, заключив о «настроении рабочего класса».) Правда,
император прибегал при этом к невинным уловкам: намекал, что у него есть сильная рука в
правительстве; обещал своим сторонникам служебные командировки для сплочения
монархических сил на местах.
Шли месяцы. Император доверился ещё двум девушкам в гараже. И уж тут осечки не
было — девушки оказались на идейной высоте! Сразу защемило сердце Виктора
Алексеевича, чувствуя беду. В воскресенье после Благовещенья он шёл по рынку, манифест
неся при себе. Один старый рабочий из его единомышленников встретился ему и сказал:
«Виктор! Сжёг бы ты пока ту бумагу, а?» И остро почувствовал Виктор: да, рано написал!
надо сжечь! «Сейчас сожгу, верно». И пошёл домой жечь. Но приятных два молодых
человека окликнули его тут же, на базаре: «Виктор Алексеевич! Подъедемте с нами!» И в
легковой привезли его на Лубянку. Здесь так спешили и так волновались, что не обыскали по
обычному ритуалу, и был момент — император едва не уничтожил свой манифест в уборной.
Но решил, что хуже затягают: где да где? И тотчас на лифте подняли его к генералу и
полковнику, и генерал своей рукой вырвал из оттопыренного кармана манифест.
Однако довольно оказалось одного допроса, чтобы Большая Лубянка успокоилась: всё
оказалось нестрашно. Десять арестов по гаражу автобазы. Четыре по гаражу Наркомнеф–ти.
Следствие передали уже подполковнику, и тот похохатывал, разбирая воззвание:
— Вот вы тут пишете, ваше величество: «моему министру земледелия дам указание к
первой же весне распустить колхозы», — но как разделить инвентарь? У вас тут не
разработано… Потом пишете: «усилю жилищное строительство и расположу каждого по
соседству с местом его работы… повышу зарплату рабочим…» А из каких шишей, ваше
величество? Ведь денежки придётся на станочке печатать? Вы же займы отменяете!.. Потом

68 С той малой ошибкой, что спутал шофёра с ездоком, вещий старик почти ведь и не ошибся!