Page 240 - Архипелаг ГУЛаг

роковым.
Сень одиночества распростёрлась над ними отчасти и оттого, что в самые первые
послереволюционные годы, естественно приняв от ГПУ заслуженное звание политических,

они так же естественно согласились с ГПУ, что все «направо» от них 147 , начиная с
кадетов, — не политические, а контрреволюционеры, каэры, контры, навоз истории. И
страдающие за Христову веру тоже получились каэры. И кто не знает ни «права», ни «лева»
(а это в будущем — мы, мы все!) — тоже получатся каэры. Так отчасти вольно, отчасти
невольно, обособляясь и чураясь, освятили они будущую Пятьдесят Восьмую, в ров которой
и им предстояло ещё ввалиться.
Предметы и действия решительно меняют свой вид в зависимости от стороны
наблюдения. В этой главе мы описываем тюремное стояние социалистов с их точки
зрения — и вот оно освещено трагическим чистым лучом. Но те каэры, которых политы на
Соловках обходили с пренебрежением, — те каэры вспоминают: «Политы? Какие–то они
противные были: всех презирают, сторонятся своей кучкой, всё свои пайки и льготы
требуют. И между собой ругаются непрестанно». — И как не почувствовать, что здесь —
тоже правда? И эти бесплодные бесконечные диспуты, уже смешные. И это требование себе
пайковых добавок перед толпою голодных и нищих? В советские годы почётное звание
«политов» оказалось отравленным даром. И вдруг возникает ещё такой упрёк: а почему
социалисты, так беззаботно бегавшие при царе, — так смякли в советской тюрьме? Где их
побеги? Вообще побегов было немало — но кто в них помнит социалиста?
А те арестанты, кто был ещё «левее» социалистов — троцкисты и коммунисты, — те в
свой черёд чурались социалистов как таких же каэров — и смыкали ров одиночества в
кольцевой.
Троцкисты и коммунисты, каждые ставя своё направление чище и выше остальных,
презирали и даже ненавидели социалистов (и друг друга), сидящих за решётками того же
здания, гуляющих в тех же тюремных дворах. Е. Олицкая вспоминает, что на пересылке в
бухте Ванино в 37–м году, когда социалисты мужской и женской зон перекрикивались через
забор, ища своих и сообщая новости, коммунистки Лиза Котик и Мария Крутикова были
возмущены, что таким безответственным поведением социалисты могут и на всех навлечь
наказания администрации. Они говорили так: «Все наши бедствия — от этих
социалистических гадов. — (Глубокое объяснение и какое диалектическое!) — Передушить
бы их!» — А те две девушки на Лубянке в 1925 лишь потому пели о сирени, что одна из них
была эсерка, а вторая—оппозици–онерка, и не могло быть у них общей политической песни,
и даже вообще оппозиционерка не должна была соединяться с эсеркой в одном протесте.
И если в царской тюрьме партии часто объединялись для совместной тюремной борьбы
(вспомним побег из Севастопольского централа), то в тюрьме советской каждое течение
видело чистоту своего знамени в том, чтобы не объединяться с другими. Троцкисты
боролись отдельно от социалистов и коммунистов, коммунисты вообще не боролись, ибо как
же можно разрешить себе бороться против собственной власти и тюрьмы?
И оттого случилось так, что коммунисты в изоляторах, в срочных тюрьмах были
притеснены ранее и жёстче других. Коммунистка Надежда Суровцева в 1928 в Ярославском
централе на прогулку ходила в «гусиной» шеренге без права разговаривать, когда
социалисты ещё шумели в своих компаниях. Уже не разрешалось ей ухаживать за цветами во
дворике — цветы остались от прежних арестантов, боровшихся. И газет уже тогда лишили
её. (Зато Секретно–Политический Отдел ГПУ разрешил ей иметь в камере полных
Маркса–Энгельса, Ленина и Гегеля.) Свидание с матерью ей дали почти в темноте, и
угнетённая мать умерла вскоре (что могла она подумать о режиме, в котором содержат
дочь?).
Многолетняя разница тюремного поведения прошла глубоко дальше и в разницу

147 Не люблю я эти «лево» и «право»: они условны, перепрокидываются и не содержат сути.