Page 249 - Архипелаг ГУЛаг

* * *

Я боюсь даже и подумать, что пришлось бы мне пережить, находясь на общем
арестантском положении… Конвой и этапные офицеры обращались со мной и моими
товарищами с предупредительной вежливостью… Будучи политическим, я ехал в каторгу со
сравнительным комфортом — пользовался отдельным от уголовной партии помещением на
этапах, имел подводу, и пуд багажа шёл на подводе…
…Я опустил в этом абзаце кавычки, чтобы читатель мог лучше вникнуть. Без кавычек
абзац диковато звучит, а?
Это пишет П.Ф. Якубович о конце 80–х годов прошлого века. Книга переиздана сейчас
в поучение о том мрачном времени. Мы узнаём, что и на барже политические имели особую
комнату и на палубе — особое отделение для прогулки. (То же — и в «Воскресении», и
посторонний князь Нехлюдов может приходить к политическим на собеседования.) И лишь
потому, что в списке против фамилии Якубовича было «пропущено магическое слово
политический» (так он пишет)—на Усть–Каре он был «встречен инспектором каторги… как
обыкновенный уголовный арестант — грубо, вызывающе, дерзко». Впрочем, это счастливо
разъяснилось.
Какое неправдоподобное время! — смешивать политических с уголовными казалось
почти преступлением! Уголовников гнали на вокзалы позорным строем по мостовой,
политические могли ехать в карете (большевик Ольминский, 1899). Политических из общего
котла не кормили, выдавали кормовые деньги и несли им из кухмистерской. Большевик
Ольминский не захотел принять даже больничного пайка —груб ему показался 151 .
Бутырский корпусной просил извинения за надзирателя, что тот обратился к Ольминскому
на «ты»: у нас, де, редко бывают политические, надзиратель не знал…
В Бутыркахредко бывают политические… Что за сон? А где ж они бывают?
Лубянки–то и Лефортова тем более ещё не было!..
Радищева вывезли на этап в кандалах и по случаю холодной погоды набросили на него
«гнусную нагольную шубу», взятую у сторожа. Однако Екатерина немедленно вослед
распорядилась: кандалы снять и всё нужное для пути доставить. Но Анну Скрипникову в
ноябре 1927 отправили из Бутырок в этап на Соловки в соломенной шляпе и летнем платьи
(как она была арестована летом, а с тех пор её комната стояла запечатанная, и никто не хотел
разрешить ей взять оттуда свои же зимние вещи).
Отличать политических от уголовных—значит уважать их как равных соперников,
значит признавать, что у людей могут быть взгляды. Так даже арестованный политический
ощущает политическую свободу!
Но с тех пор, как все мы — «каэры», а социалисты не удержались на «политах», — с
тех пор только смех заключённых и недоумение надзирателя мог ты вызвать протестом, чтоб
тебя, политического, не смешивали с уголовными. «У нас — все уголовные», — искренно
отвечали надзиратели.
Это смешение, эта первая разящая встреча происходит или в воронке, или в вагон–заке.
До сих пор как ни угнетали, пытали и терзали тебя следствием — это всё исходило от
голубых фуражек, ты не смешивал их с человечеством, ты видел в них только наглую
службу. Но зато твои однокамерники, хотя б они были совсем другими по развитию и опыту,
чем ты, хотя б ты спорил с ними, хотя б они на тебя и стучали, — все они были из того же
привычного, грешного и обиходливого человечества, среди которого ты провёл всю жизнь.
Вталкиваясь в сталинское купе, ты и здесь ожидаешь встретить только товарищей по
несчастью. Все твои враги и угнетатели остались по ту сторону решётки, с этой ты их не
ждёшь. И вдруг ты поднимаешь голову к квадратной прорези в средней полке, к этому

151 За то всё, правда, шпанка (уголовная масса) называла профессиональных революционеров «паршивыми
дворянишками» (П.Ф. Якубович).