Page 252 - Архипелаг ГУЛаг

новое камерное убийство не удлинит срока убийцы, а только украсит его лаврами.
(Это всё уходит очень глубоко. У Маркса люмпен–пролетариат осуждался разве только
за некоторую невыдержанность, непостоянство настроения. А Сталин всегда тяготел к
блатарям — кто ж ему грабил банки? Ещё в 1901 году сотоварищами по партии и тюрьме он
был обвинён в использовании уголовников против политических противников. С 20–х годов
родился и услужливый термин: социально–близкие. В этой плоскости и Макаренко: этих
можно исправить. По Макаренко, исток преступлений—только «контрреволюционное
подполье». Нельзя исправить тех — инженеров, священников, обывателей, меньшевиков.)
Отчего ж не воровать, коли некому унять? Трое–четверо дружных и наглых блатарей
владеют несколькими десятками запуганных придавленных лжеполитических.
С одобрения начальства. На основе Передовой Теории.
Но если не кулачный отпор — то отчего жертвы не жалуются? Ведь каждый звук
слышен в коридоре, и вот он, медленно прохаживается за решёткою, конвойный солдат.
Да, это вопрос. Каждый звук и жалобное хрипение слышны, а конвоир всё
прохаживается — почему ж не вмешается он сам? В метре от него, в полутёмной пещере
купе грабят человека — почему ж не заступится воин государственной охраны?
А вот по тому самому. Ему внушено тоже.
И — больше: после многолетнего благоприятствия конвой и сам склонился к ворам.
Конвой и сам стал вор.
С середины 30–х годов и до середины 40–х, в это десятилетие величайшего разгула
блатарей и нижайшего угнетения политических, — никто не припомнит случая, чтобы
конвой прекратил грабёж политического в камере, в вагоне, в воронке. Но расскажут вам
множество случаев, как конвой принял от воров награбленные вещи и взамен принёс им
водки, еды (послаще пайковой), курева. Эти примеры уже стали хрестоматийными.
У конвойного сержанта ведь тоже ничего нет: оружие, скатка, котелок, солдатский
паёк. Жестоко было бы требовать от него, чтоб он конвоировал врага народа в дорогой шубе,
или в хромовых сапогах или с кёшером (мешком) городских богатых вещей — и примирился
бы с этим неравенством. Да ведь отнять эту роскошь — тоже форма классовой борьбы? А
какие ещё тут есть нормы?
В 1945^16 годах, когда заключённые тянулись не откуда–нибудь, а из Европы и
невиданные европейские вещи были надеты на них и лежали в их мешках, — не
выдерживали и конвойные офицеры. Служебная судьба, оберегшая их от фронта, в конце
войны оберегла их и от сбора трофеев— разве это было справедливо?
Так не случайно уже, не по спешке, не по нехватке места, а из собственной корысти —
смешивал конвой блатных и политических в каждом купе своего вагон–зака. И блатари не
подводили: вещи сдирались с бобров 154 и поступали в чемоданы конвоя.
Но как быть, если «бобры» в вагон загружены и поезд уже идёт, а воров—нет и нет, ну
просто не подсаживают, сегодня их не этапирует ни одна станция? Несколько случаев
известно и таких.
В 1947 году из Москвы во Владимир для отбывания сроков во Владимирском централе
везли группу иностранцев, у них были богатые вещи, это показывало первое раскрытие
чемодана. Тогда конвой сам начал в вагоне систематический отбор вещей. Чтобы ничего не
пропустить, заключённых раздевали догола и сажали на пол вагона близ уборной, а тем
временем просматривали и отбирали вещи. Но не учёл конвой, что везёт их не в лагерь, а в
серьёзную тюрьму. По прибытии туда И.А. Корнеев подал письменную жалобу, всё описав.
Нашли тот конвой, обыскали самих. Часть вещей ещё нашлась и вернули её, не
возвращённое владельцам оплатили. Говорили, что конвою дали по 10 и 15 лет. Впрочем, это
проверить нельзя, да и статья воровская, не должны засидеться.
Однако это случай исключительный, и, умерь свою жадность вовремя, начальник

154 Бобры — богатые зэки с «барахлом» и бациллами, то есть с жирами.