Page 251 - Архипелаг ГУЛаг

вооружённый нейтралитет.) Как же это могло стать? Мужчины! офицеры! солдаты!
фронтовики!
Чтобы смело биться, человеку надо к этому бою быть готовым, ожидать его, понимать
его цель. Здесь же нарушены все условия: никогда не знав раньше блатной среды, человек не
ждал этого боя, а главное — совершенно не понимает его необходимости, до сих пор
представляя (неверно), что его враги — это голубые фуражки только. Ему ещё надо
воспитываться, пока он поймёт, что татуированные груди — это задницы голубых фуражек,
это то откровение, которое погоны не говорят вслух: «Умри ты сегодня, а я завтра!»
Новичок–арестант хочет себя считать политическим, то есть: он — за народ, а против них —
государство. А тут неожиданно сзади и сбоку нападает какая–то поворотливая нечисть, и все
разделения смешиваются, и ясность разбита в осколки. (И нескоро арестант соберётся и
разберётся, что нечисть, выходит, — с тюремщиками заодно.)
Чтобы смело биться, человеку надо ощущать защиту спины, поддержку с боков, землю
под ногами. Все эти условия разрушены для Пятьдесят Восьмой. Пройдя мясорубку
политического следствия, человек сокрушён телом: он голодал, не спал, вымерзал в
карцерах, валялся избитый. Но если бы только телом! — он сокрушён и душой. Ему
втолковано и доказано, что и взгляды его, и жизненное поведение, и отношения с людьми —
всё было неверно, потому что привело его к разгрому. В том комочке, который выброшен из
машинного отделения суда на этап, осталась только жажда жизни, и никакого понимания.
Окончательно сокрушить и окончательно разобщить — вот задача следствия по 58–й статье.
Осуждённые должны понять, что наибольшая вина их на воле была — попытка как–нибудь
сообщаться или объединяться друг с другом помимо парторга, профорга и администрации. В
тюрьме это доходит до страха всяких тюремных коллективок: одну и ту же жалобу высказать
в два голоса или на одной и той же бумаге подписаться двоим. Надолго теперь отбитые от
всякого объединения, лжеполитические не готовы объединиться и против блатных. Так же
не придет им в голову иметь для вагона или пересылки оружие — нож или кистень.
Во–первых—зачем оно? против кого? Во–вторых, если его применишь ты, отягчённый
зловещей 58–ю статьёю, — то по пересуду ты можешь получить и расстрел. В–третьих, ещё
раньше, при обыске, тебя за нож накажут не так, как блатаря: у него нож—это шалость,
традиция, несознательность, у тебя — террор.
И наконец, большая часть посаженных по 58–й — это мирные люди (а часто и старые,
и больные), всю жизнь обходившиеся словами, без кулаков — и не готовые к ним теперь, как
и раньше.
А блатари не проходили такого следствия. Всё их следствие— два допроса, лёгкий суд,
лёгкий срок, и даже этого лёгкого срока им не предстоит отбыть, их отпустят раньше: или
амнистируют, или они убегут 152 . Никто не лишал блатаря его законных передач и во время
следствия — обильных передач из доли товарищей по воровству, оставшихся на свободе. Он
не худел, не слабел ни единого дня — и вот в пути подкармливается за счёт фраеров 153 .
Воровские и бандитские статьи не только не угнетают блатного, но он гордится ими — ив
этой гордости его поддерживают все начальники в голубых погонах или с голубыми
окаёмками: «Ничего, хотя ты бандит и убийца, но ты же не изменник родины, ты же наш
человек, ты исправишься». По воровским статьям нет Одиннадцатого пункта — об
организации. Организация не запрещена блатарям — отчего же? — пусть она содействует
воспитанию чувств коллективизма, так нужных человеку нашего общества. И отбор оружия
у них — это игра, за оружие их не наказывают — уважают их закон («им иначе нельзя»). И

152 В.И. Иванов (ныне в Ухте) девять раз получал 162–ю (воровство), пять раз 82–ю (побег), всего 37 лет
заключения— и «отбыл» их за пять–шесть лет.

153 Фраер— это не вор, то есть не «Человек» (с большой буквы). Ну, попросту: фраера— это остальное, не
воровское человечество.