Page 387 - Архипелаг ГУЛаг

удерживать от преступлений. И Достоевский писал специально для цензуры новые страницы
с указанием, что «всё–таки жизнь на каторге тяжка» 283 ! У нас только придурки по
воскресеньям гуляли, да и те стеснялись. — А над «Записками Марии Волконской»
Шала–мов замечает, что декабристам в Нерчинске был урок в день добыть и нагрузить три
пуда руды на человека (сорок восемь килограмм! — за один раз можно поднять!), Шаламову
же на Колыме— восемьсот пудов. Ещё Шаламов пишет, что иногда доходил у них летний
рабочий день до 16 часов! Не знаю как с шестнадцатью, а тринадцать–то часов хватили
многие — и на земляных работах в Карлаге, и на северных лесоповалах, — и это чистых
часов, кроме ходьбы пять километров в лес да пять назад. Впрочем, спорить ли о долготе
дня? — ведь норма старше мастью, чем долгота рабочего дня, и когда бригада не выполняла
нормы, то менялся вовремя только конвой, а работяги оставались в лесу до полуночи, при
прожекторах, чтобы лишь перед утром сходить в лагерь и съесть ужин вместе с завтраком да
снова в лес 284 .
Рассказать об этом некому: они умерли все.
И ещё так поднимали норму, доказывая её выполнимость: при морозе ниже 50° дни
актировались, то есть писалось, что заключённые не выходили на работу, — но их выгоняли,
и что удавалось выжать из них в эти дни, раскладывалось на остальные, повышая процент.
(А замёрзших в этот день услужливая санчасть списывала по другим поводам. А оставшихся
на обратной дороге, уже не могущих идти или с растянутым сухожилием ползущих на
четвереньках, — конвой пристреливал, чтоб не убежали, пока за ними вернутся.)
И как же за всё это их кормили? Наливалась в котёл вода, ссыпалась в него хорошо
если нечищеная мелкая картошка, а то — капуста чёрная, свекольная ботва, всякий мусор.
Ещё — вика, отруби, их не жаль. (А где мало самой воды, как на лагпункте Самарка под
Карагандою, там баланда варилась только по миске в день, да ещё отмеряли две кружки
солоноватой мутной воды.) Всё же стоющее всегда и непременно разворовывается для
начальства (см. глава 9), для придурков и для блатных— повара настращены, только
покорностью и держатся. Сколько–то выписывается со склада и жиров, и мясных
«субпродуктов» (то есть не подлинно продуктов), и рыбы, и гороха, и круп — но мало что из
этого сыпется в жерло котла. И даже, в глухих местах, начальство отбирало соль для своих
солений. (В 1940 на железной дороге Котлас—Воркута и хлеб и баланду давали
несолёными.) Чем хуже продукт, тем больше попадает его зэкам. Мясо лошадей,
измученных и павших на работе, — попадало, и хоть разжевать его нельзя было— это пир.
Вспоминает теперь Иван Добряк: «В своё время я много протолкнул в себя дельфиньего
мяса, моржового, тюленьего, морского кота и другой морской животной дряни. (Прерву:
китовое мясо мы и в Москве ели, на Калужской заставе.) Животный кал меня не страшил. А
иван–чай, лишайник, ромашка— были лучшими блюдами». (Это уж он, очевидно, добирал к
пайку.)
Накормить по нормам ГУЛАГа человека, тринадцать или даже десять часов
работающего на морозе, — нельзя. И совсем это невозможно после того, как закладка
обворована. Тут–то и запускается в кипящий котёл сатанинская мешалка Френкеля:
накормить одних работяг за счёт других. «Котлы» разделяются: при выполнении (в каждом
лагере это высчитывают по–своему) скажем, меньше 30% нормы— котёл карцерный: 300
граммов хлеба и миска баланды в день; с 30% до 80% — штрафной: 400 граммов хлеба и две
миски баланды; с 81% до 100%— производственный: 500–600 граммов хлеба и три миски

283 Письмо И.А.Груздева A.M.Горькому. Ленинград, октябрь 1930 // Переписка A.M. Горького с И.А.
Груздевым. М.: Наука, 1966, с. 257. (Архив А.М. Горького. Т. 11.)

284 Те, кто увеличивает промышленные нормы, могут ещё обманывать себя, что таковы успехи технологии
производства. Но те, кто увеличивает физические нормы, — это палачи из палачей! — они же не могут
серьёзно верить, что при социализме стал человек вдвое выше ростом и вдвое толще мускулами. Вот кого —
судить! Вот кого послать на эти нормы.