Page 392 - Архипелаг ГУЛаг

радостью буду поминать. Я не буду поминать только тогда, когда я болею всё так же и ещё
хуже, и мне хочется обмануть себя. Если мы вспомним старое и прямо взглянем ему в лицо,
тогда и наше новое теперешнее насилие откроется».
Эти страницы о доходягах я хочу закончить рассказом Н.К. Говорко об инженере Льве
Николаевиче (ведь наверняка в честь Толстого!) Е. — доходяге–теоретике, нашедшем форму
существования доходяги наиболее удобной формой сохранения своей жизни.
Вот занятие инженера Е. в глуховатом углу зоны в жаркое воскресенье:
человекоподобное существо сидит в лощинке над ямой, в которой собралась коричневая
торфяная вода. Вокруг ямы разложены селёдочные головы, рыбьи кости, хрящи, корки
хлеба, комочки каши, сырые вымытые картофельные очистки и ещё что–то, что трудно даже
назвать. На куске жести разложен маленький костёр, над ним висит солдатский дочерна
закопчённый котелок с варевом. Кажется, готово! Деревянной ложкой доходяга начинает
черпать тёмную бурду из котелка и поочерёдно заедает её то картофельным очисткой, то
хрящём, то селёдочной головой. Он очень долго, очень намеренно внимательно жуёт (общая
беда доходяг— глотают поспешно, не жуя). Его нос едва виден среди тёмно–серой шерсти,
покрывшей шею, подбородок, щёки. Нос и лоб — буро–воскового цвета, местами
шелушатся. Глаза слезятся, часто мигают.
Заметив подход постороннего, доходяга быстро собирает всё разложенное, чего не
успел съесть, прижимает котелок к груди, припадает к земле и сворачивается как ёж. Теперь
его можно бить, толкать— он устойчив на земле, не стронется и не выдаст котелка.
Н.К. Говорко дружелюбно разговаривает с ним— ёж немного раскрывается. Он видит,
что ни бить, ни отнимать котелка не будут. Беседа дальше. Они оба инженеры (Н. Г. —
геолог, Е. — химик), и вот Е. раскрывает перед Г. свою веру. Оперируя незабытыми
цифрами химических составов, он доказывает, что всё нужное питание можно получить и из
отбросов, надо только преодолеть брезгливость и направить все усилия, чтоб это питание
оттуда взять.
Несмотря на жару Е. одет в несколько одёжек, притом грязных. (И на это обоснование:
Е. экспериментально установил, что в очень грязной одежде вши и блохи уже не
размножаются, как бы брезгуют. Одну исподнюю одёжку поэтому он даже выбрал из
обтирочного материала, использованного в мастерской.)
Вот его вид: шлем–будёновка с чёрным огарком вместо шишака; подпалины и по всему
шлему. К засаленным слоновьим ушам шлема прилипло где сено, где пакля. Из верхней
одёжки на спине и на боках языками болтаются вырванные куски. Заплаты, заплаты. Слой
смолы на одном боку. Вата подкладки бахромой вывисает по подолу изнутри. Оба внешних
рукава разорваны до локтей, и когда доходяга поднимает руки— он как бы взмахивает
крыльями летучей мыши. А на ногах его — лодкоподобные чуни, склеенные из красных
автопокрышек.
Зачем же так жарко он одет? Во–первых, лето короткое, а зима долга, надо всё это
сберечь на зиму, где ж, как не на себе? Во–вторых, и главное, он тем создаёт мягкость,
воздушные подушки— не чувствует боли ударов. Его бьют и ногами и палками, а синяков
нет. Это — одна его защита. Надо только всегда успеть увидеть, кто хочет ударить, успеть
упасть, колени подтянуть к животу и тем его прикрыть, голову пригнуть к груди и обнять
толсто–ватными руками. И тогда его могут бить только по мягкому. А чтоб не били долго —
надо быстро доставить бьющему чувство победы, для этого Е. научился с первого же удара
неистово кричать, как поросёнок, хотя ему совсем не больно. (В лагере ведь очень любят
бить слабых, и не только нарядчики и бригадиры, а и простые зэки, чтобы почувствовать
себя ещё не совсем слабым. Что делать, если люди не могут поверить в свою силу, не
причинив жестокости?)
И Е. кажется вполне посильным и разумным избранный образ жизни— к тому же не
требующим запятнания совести. Он никому не делает зла.
Он надеется выжить срок.
Интервью доходяги окончено.