Page 468 - Архипелаг ГУЛаг

вам помочь. Вот, возьмите!»— И, достав из бумажника пятидесятку (это ж капитанская!
значит, как свободны они от бухгалтерской отчётности, может, во всей стране они одни!),
суёт её У.
И от вида этой бледно–зеленоватой жабы, соваемой в руки, вдруг спадают с У. все
чары капитана–кобры, весь гипноз, вся скованность, вся боязнь даже за семью: всё
происшедшее, весь смысл его овеществляется в этой гадкой бумажке с зеленоватою лимфой,
в обыкновенных иудиных сребрениках. И, уже не рассуждая о том, что будет с семьёй,
естественным движением оттолкнуться от мрази, У. отталкивает пятидесятку, а
непонимающий Рябинин опять суёт, — У. отбрасывает её совсем на пол — и встаёт уже
облегчённый, уже свободный и от нравоучений Рябинина и от подписи, данной капитану,
свободный от этих бумажных условностей перед великим долгом человека! Он уходит без
спроса. Он идёт по зоне, и несут его лёгкие ноги: «Свободен! Свободен!»
Ну, не совсем–то. При тупом опере тянули бы дальше ещё. Но капитан–кобра понял,
что глупый Рябинин сорвал резьбу, не тою отмычкой взял. И больше в этом лагере
шупальцы не тянули У., Рябинин проходил не здороваясь. Успокоился У. и радовался. Тут
стали отправлять в Особлаги, и он попал в Степлаг. Тем более он думал, что с этим этапом
обрывается всё.
Но нет! Пометка, видимо, осталась. Однажды на новом месте У. вызвали к полковнику.
«Говорят, вы согласились с нами работать, но не заслуживаете доверия. Может быть, вам
плохо объяснили?»
Однако этот полковник совсем уже не вызывал у У. страха. К тому ж за это время
семью У, как и семьи многих прибалтов, выселили в Сибирь. Сомнения не было: надо
отлипнуть от них. Но какой найти предлог?
Полковник передал У. лейтенанту, чтобы тот ещё обрабатывал, и тот скакал, угрожал и
обещал, а У. тем временем подыскивал: как сильней всего и решительней всего отказаться?
Просвещённый и безрелигиозный человек, У. нашёл, однако, что он оборонится от них,
только заслонясь Христом. Не очень это было принципиально, но безошибочно. Он солгал:
«Я должен вам сказать откровенно. Я получил христианское воспитание, и поэтому работать
с вами мне совершенно невозможно!»
И — всё! И многочасовая болтовня лейтенанта вся пресеклась! Он понял, что номер—
пуст. «Да нужны вы нам, как пятая нога собаке! — вскричал он досадливо. — Пишите
письменный отказ! (Опять письменный.) Так и пишите, про боженьку объясняйте!»
Видно, каждого стукача они должны закрыть отдельной бумажкой, как и открывают.
Ссылка на Христа вполне устраивала и лейтенанта: никто из оперчеков не упрекнёт его, что
можно было ещё какие–то усилия предпринять.
А не находит беспристрастный читатель, что разлетаются они от Христа, как бесы от
крестного знамения, от колокола к заутрене?
Вот почему наш режим никогда не сойдётся с христианством! И зря французские
коммунисты обещают.

Глава 13. СДАВШИ ШКУРУ, СДАЙ ВТОРУЮ!

Можно ли отсечь голову, если раз её уже отсекли? Можно. Можно ли содрать с
человека шкуру, если единожды уже спустили её? Можно!
Это всё изобретено в наших лагерях. Это всё выдумано на Архипелаге. И пусть не
говорят, что только бригада— вклад коммунизма в мировую науку о наказаниях. А второй
лагерный срок— это не вклад? Потоки, прихлёстывающие на Архипелаг извне, не
успокаиваются тут, не растекаются привольно, но ещё раз перекачиваются по трубам вторых
следствий.
О, благословенны те безжалостные тирании, те деспотии, те самые дикарские страны,
где однажды арестованного уже нельзя больше арестовать! Где посаженного в тюрьму уже
некуда больше сажать. Где осуждённого уже не вызывают в суд. Где приговорённого уже