Page 478 - Архипелаг ГУЛаг

отчётом за 40 километров, с ним— одного конвоира. А назад пришлось ему везти в телеге не
только пьяного вдрызг конвоира, но и особенно беречь его винтовку, чтоб не судили того
дурака за потерю.
Другая цепь была— доходиловка, лагерный голод. Хотя именно этот голод порой
толкал отчаявшихся людей брести в тайгу в надежде, что там всё же сытей, чем в лагере, но
и он же, ослабляя их, не давал сил на дальний рывок, и из–за него же нельзя было собрать
запаса пищи в путь.
Ещё была цепь — угроза нового срока. Политическим за побег давали новую десятку
по 58–й же статье (постепенно нащупано было, что лучше всего тут давать 58–14,
контрреволюционный саботаж). Ворам, правда, давали 82–ю статью (чистый побег) и всего
два года, но за воровство и грабёж до 1947 года они тоже не получали больше двух лет, так
что величины сравнимые. К тому ж в лагере у них был «дом родной», в лагере они не
голодали, не работали— прямой расчёт им был не бежать, а отсиживать срок, тем более что
всегда могли выйти льготы или амнистия. Побег для воров — лишь игра сытого здорового
тела да взрыв нетерпеливой жадности: гульнуть, ограбить, выпить, изнасиловать,
покрасоваться. По–серьёзному бежали из них только бандиты и убийцы с тяжёлыми
сроками.
(Воры очень любят врать о своих никогда не совершённых побегах или совершённые
изукрашивать лихо. Расскажут вам, как Индия (барак блатных) получила переходной вымпел
за лучшую подготовку к зиме — за добротную земляную обсыпку барака, а это, мол, они
делали подкоп и землю открыто выкладывали перед начальством. Не верьте! — и целая
«Индия» не побежит и копать они много не захотят, им надо как–нибудь полегче да
попроворней, и начальство не такое уж глупое, чтоб не посмотреть, откуда они землю
берут. — Вор Корзинкин, с десятью судимостями, доверенный у начальника комендант,
действительно уходил, хорошо одетый, и за помпрокурора действительно себя выдавал, но
он добавит, как ночевал в одной избе с уполномоченным по ловле беглецов (такие есть) и как
ночью украл у него форму, оружие, даже собаку— и дальше выдавал себя за
оперуполномоченного. Вот это уже всё врёт. Блатные в своих фантазиях и рассказах всегда
должны быть героичнее, чем они есть.)
Ещё держала зэков— не зона, а бесконвойность. Те, кого менее всего охраняли, кто
имел эту малую поблажку — пройти на работу и с работы без штыка за спиной, иногда
завернуть в вольный посёлок, очень дорожили своим преимуществом. А после побега оно
отнималось.
Глухой преградой к побегам была и география Архипелага: эти необозримые
пространства снежной или песчаной пустыни, тундры, тайги. Колыма хотя и не остров, а
горше острова: оторванный кусок, куда убежишь с Колымы? Тут бегут только от отчаяния.
Когда–то, правда, якуты хорошо относились к заключённым и брались: «Девять солнц — я
тебя в Хабаровск отвезу». И отвозили на оленях. Но потом блатари в побегах стали грабить
якутов, и якуты переменились к беглецам, выдавали их.
Враждебность окружного населения, подпитываемая властями, стала главной помехой
побегам. Власти не скупились награждать поимщиков (это к тому же было и политическим
воспитанием). И народности, населявшие места вокруг ГУЛАГа, постепенно привыкали, что
поймать беглеца— это праздник, обогащение, это как добрая охота или как найти небольшой
самородок. Тунгусам, комякам, казахам платили мукой, чаем, а где ближе к жилой густоте,
заволжским жителям около Бу–реполомского и Унженского лагерей, платили за каждого
пойманного по два пуда муки, по восемь метров мануфактуры и по несколько килограммов
селёдки. В военные годы селёдку иначе было и не достать, и местные жители так и прозвали
беглецов селёдками. В деревне Шерстки, например, при появлении всякого незнакомого
человека ребятишки дружно бежали: «Мама! Селёдка идёт!»
А как— геологи? Эти пионеры северного безлюдья, эти мужественные бородатые
сапогатые герои, джек–лондоновские сердца? На наших советских геологов беглецу худая
надежда, лучше к их костру не подходить. Ленинградский инженер Абросимов,