Page 482 - Архипелаг ГУЛаг

Уже вполне благочестивая в гражданственности, она всё–таки сохранила и позорные
пережитки родственности и не донесла на отца, а только прогнала его с порога. — Больше
никого не осталось близких у старика, он жил бессмысленно, кочуя из города в город. Он
стал наркоманом, в Баку накурился как–то анаши, был подобран «скорой помощью» и в
окуре назвал свою верную фамилию, а очнувшись — ту, под которой жил. Больница была
наша, советская, она не могла лечить, не установив личности, вызван был товарищ из
Госбезопасности— и в 1952 году, через десять лет после побега, старик получил 25 лет. (Это
и дало ему счастливую возможность рассказать о себе в камерах и вот теперь попасть в
историю.)
Иногда последующая жизнь удачливого беглеца бывает драматичнее самого побега.
Так было, пожалуй, у Сергея Андреевича Чеботарёва, уже не раз названного в этой книге. С
1914 он был служащий КВЖД, с февраля 1917— член партии большевиков. В 1929 во время
КВЖДинского конфликта он сидел в китайской тюрьме, с 1931 с женой Еленой
Прокофьевной и сыновьями Геннадием и Виктором вернулись на родину. Здесь всё шло
по–отечественному: через несколько дней сам он был арестован, жена сошла с ума, сыновей
отдали в разные детдома и против воли присвоили им чужие отчества и фамилии, хотя они
хорошо помнили свои и отбивались. Чеботарёву дальневосточная тройка ОГПУ дала сперва
по неопытности всего три года, но вскоре он снова был взят, пытан и переосуждён на 10 лет
без права переписки (ибо о чём же ему теперь писать?) и даже с содержанием под усиленной
стражей в революционные праздничные дни. Это устрожение приговора неожиданно
помогло ему. С 1934 года он был в Карлаге, строил дорогу на Моинты, там на майские
праздники 1936 года заключили его в штрафной изолятор и к ним же на равных правах
бросили вольного Чупина Автонома Васильевича. Пьян ли он был или трезв, но Чеботарёв
сумел у него утянуть просроченное на шесть месяцев трёхмесячное удостоверение, выданное
сельсоветом. Это удостоверение как будто обязывало Чеботарёва бежать! Уже 8 мая он ушёл
с Моинтинского лагпункта, весь в вольной одежде, ни тряпки лагерной на себе не имея, и с
двумя поллитровыми бутылками в карманах, как носят пьяницы, только была то не водка, а
вода. Сперва тянулась солончаковая степь. Два раза он попадался в руки казахам, ехавшим
на строительство железной дороги, но, немного зная казахский язык, «играл на их

религиозном чувстве, и они меня отпускали» 332 . На западном краю Балхаша его задержал
оперпост Кар–лага. Взяв документ, спросили по памяти все сведения о себе и о
родственниках, мнимый Чупин отвечал точно. Тут опять случай (а без случаев, наверно, и
ловят)— вошёл в землянку старший опергруппы, и Чупин опередил его: «Хо! Николай,
здорово, узнаёшь?» (Счёт на доли секунды, на морщинки лица, состязание зрительных
памятей: я–то узнал, но пропал, если узнаешь ты!)— «Нет, не узнаю». — «Ну как же! В
поезде вместе ехали! Фамилия твоя— Найдёнов, ты рассказывал, как в Свердловске на
вокзале с Олей встретился — в одно купе попали и оттуда поженились». Всё верно,
Найдёнов сражён; закурили и отпускают беглеца. (О, голубые! Недаром вас учат молчать! Не
должны вы болеть человеческим чувством открытости. Рассказано–то было не в вагоне, а на
командировке Дре–вопитомник Карлага всего год назад, рассказано заключённым, просто
так вот сдуру, и не запомнишь их всех по морде, кто тебя слушал. Айв вагоне, наверно,
рассказывать любил, да не в одном, история–то поездная! — на это и была дерзкая ставка
Чеботарёва!) Ликуя, шёл Чупин дальше, большаком на станцию Чу, мимо озера к югу. Он
больше шёл ночами, от каждых автомобильных фар шарахаясь в камыши, дни перелёживал в
них (там— джунгли камышёвые). Оперативников становилось пореже, в те места тогда ещё

не закинул свои метастазы Архипелаг 333 . Был с ним хлеб и сахар, он тянул их, а пять суток

332 Всё–таки и атеисту религия не без пользы. У казахов же, я думаю, ещё горяча была память о
будённовском подавлении 1930 года, потому они и миловали. В 1950 году так не будет.

333 Но вскоре была туда корейская ссылка, потом и немецкая, потом и всех наций. Через 17 лет в то место
попал и я.