Page 524 - Архипелаг ГУЛаг

И стихи у Л. К. целы. Как я узнаю (сам так лепил) эту мелкость— три десятка стихов на
двойном тетрадном листе — в малом объёме надо столько вместить! Надо представить это
отчаяние у конца жизни; ожидание смерти в лагерной тюрьме! И «левой» почте он доверяет
свой последний безнадёжный крик.
Не надо чистого белья,
Не открывайте дверь!
Должно быть, в самом деле я
Заклятый дикий зверь!
Не знаю, как мне с вами быть
И как вас величать:
По–птичьи петь, по–волчьи выть,
Реветь или рычать… ?
Итак, никого назначать на главную роль не нужно. Наполеон не будет ещё раз
посрамлён, русский патриотизм— ещё раз восславлен. Пьесы вообще не будет. Не будет и
хора. И концерта не будет. Итак, самодеятельность пошла в отлив. Вечерние сборы в
столовой и любовные встречи прекращаются. До следующего прилива.
Так судорогами она и живёт.
А иногда уже всё отрепетировано, и все участники уцелели, и никто перед концертом
не арестован, но начальник КВЧ майор Потапов (СевЖелДорлаг), комяк, берёт программу и
видит: «Сомнение» Глинки.
— Что–что? Сомнение? Никаких сомнений! Нет–нет, и не просите! — и вычёркивает
своей рукой.
А я надумал прочесть мой любимый монолог Чацкого — «А судьи кто?» Я с детства
привык его читать и оценивал чисто декламационно, я не замечал, что он — о сегодняшнем
дне, у меня и мысли такой не было. Но не дошло до того, чтобы писать в программе «А
судьи кто?», и вычеркнули бы, — пришёл на репетицию начальник КВЧ и подскочил уже на
строчке:
К свободной жизни их вражда непримирима. Когда же я прочёл:
Где, укажите нам, отечества отцы… Не эти ли, грабительством богаты?.. —
он и ногами затопал и показывал, чтоб я сию минуту со сцены убирался.
Я в юности едва не стал актёром, только слабость горла помешала. Теперь же, в лагере,
то и дело выступал в концертах, тянулся освежиться в этом коротком неверном забвении,
увидеть близко женские лица, возбуждённые спектаклем. А когда услышал, что существуют
в ГУЛАГе особые театральные труппы из зэков, освобождённых от общих работ, —
подлинные крепостные театры! — возмечтал я попасть в такую труппу и тем спастись и
вздохнуть легче.
Крепостные театры существовали при каждом областном УИТЛК, и в Москве их было
даже несколько. Самый знаменитый был — ховринский крепостной театр полковника МВД
Ма–мулова. Мамулов следил ревниво, чтоб никто из арестованных в Москве заметных
артистов не проскочил бы через Красную Пресню. Его агенты рыскали и по другим
пересылкам. Так собрал он у себя большую драматическую труппу и начатки оперной. Это
была гордость помещика: у меня лучше театр, чем у соседа! В Бескудниковском лагере тоже
был театр, но много уступал. Помещики возили своих артистов друг к другу в гости,
хвастаться. На одном таком спектакле Михаил Грин–вальд забыл, в какой тональности
аккомпанировать певице. Мамулов тут же отпустил ему 10 суток холодного карцера, где
Гринвальд заболел.
Такие крепостные театры были на Воркуте, в Норильске, в Соликамске, в Магадане, на
всех крупных гулаговских островах. Там эти театры становились почти городскими, едва ли
не академическими, они давали в городском здании спектакли для вольных. В первых рядах
надменно садились с жёнами самые крупные местные эмведешники и смотрели на своих
рабов с любопытством и презрением. А конвоиры сидели с автоматами за кулисами и в
ложах. После концерта артистов, отслушавших аплодисменты, везли в лагерь, а