Page 528 - Архипелаг ГУЛаг

до такой степени единообразен на островах (но нигде больше!), что переброшенные с
острова на остров зэки ничему не удивляются, не задают глупых вопросов, а сразу
безошибочно действуют на новом месте («питаться на научной основе, воровать как
сумеешь»). Они едят пищу, которой никто больше на земле не ест, носят одежду, которой
никто больше не носит, и даже распорядок дня у них— един по всем островам и обязателен
для каждого зэка. (Какой этнограф укажет нам другую нацию, все члены которой имеют
единые распорядок дня, пищу и одежду?)
Что понимается в научном определении нации под общностью культуры — там
недостаточно расшифровано. Единство науки и изящной литературы мы не можем требовать
от зэков по той причине, что у них нет письменности. (Но ведь это — почти у всех
островных туземных народов, у большинства— по недостатку именно культуры, у зэков—
по избытку цензуры.) Зато мы с преизбытком надеемся показать в нашем очерке— общность
психологии зэков, единообразие их жизненного поведения, даже единство философских
взглядов, о чём можно только мечтать другим народам и что не оговорено в научном
определении нации. Именно ясно выраженный народный характер сразу замечает
исследователь у зэков. У них есть и свой фольклор, и свои образы героев. Наконец, тесно
объединяет их ещё один уголок культуры, который уже неразрывно сливается с языком и
который мы лишь приблизительно можем описать бледным термином матерщина (от
латинского mater). Это — та особая форма выражения эмоций, которая даже важнее всего
остального языка, потому что позволяет зэкам общаться друг с другом в более энергичной и
короткой форме, чем обычные языковые средства 348 . Постоянное психологическое
состояние зэков получает наилучшую разрядку и находит себе наиболее адекватное
выражение именно в этой высокоорганизованной матерщине. Поэтому весь прочий язык как
бы отступает на второй план. Но и в нём мы наблюдаем удивительное сходство выражений,
одну и ту же языковую логику от Колымы и до Молдавии.
Язык туземцев Архипелага без особого изучения так же непонятен постороннему, как и
всякий иностранный язык. (Ну, например, может ли читатель понять такие выражения, как:
— сблочивай лепёнь!
— я ещё клыкаю;
— дать набой (о чём);
— лепить от фонаря;
— петушок к петушку, раковые шейки в сторону!?)
Всё сказанное и разрешает нам смело утверждать, что туземное состояние на
Архипелаге есть особое национальное состояние, в котором гаснет прежняя национальная
принадлежность человека.
Предвидим такое возражение. Нам скажут: но народ ли это, если он пополняется не
обычным способом деторождения? (Кстати, в единственно–научном определении нации это
условие не оговорено!) Ответим: да, он пополняется техническим способом посадки (а своих
собственных детёнышей по странной прихоти отдаёт соседним народам). Однако ведь
цыплят выводят в инкубаторе — и мы же не перестаём от этого считать их курами, когда
пользуемся их мясом?
Но если даже возникает какое–то сомнение в том, как зэки начинают существование, то
в том, как они его прекращают, сомненья быть не может. Они умирают, как и все, только
гораздо гуще и преждевременней. И похоронный обряд их мрачен, скуп и жесток.
Два слова о самом термине зэки. До 1934 года официальный термин был лишённые
свободы. Сокращалось это «л/с», и осмысливали ли туземцы себя по этим буквочкам как
«элэ–сов»— свидетельств не сохранилось. Но с 1934 года термин сменили на «заключённые»
(вспомним, что Архипелаг уже начинал каменеть и даже официальный язык
приспосабливался, он не мог вынести, чтобы в определении туземцев было больше свободы,

348 Экономность этого способа общения заставляет задуматься, нет ли тут зачатков Языка Будущего?