Page 526 - Архипелаг ГУЛаг

немцами на даче под Истрой. Три года войны они пробыли у себя на маленькой родине в
Риге, играли в латышском театре. С приходом наших оба получили по десятке за измену
большой Родине. Теперь оба были в ансамбле.
Изольда Викентьевна Глазнек уже старела, танцевать ей становилось трудно. Один
только раз мы видели её в каком–то необычном для нашего времени танце, назвал бы я его
импрессионистическим, да боюсь не угодить знатокам. Танцевала она в посеребренном
тёмном закрытом костюме на полуосвещённой сцене. Очень запомнился мне этот танец.
Большинство современных танцев — показ женского тела, и на этом почти всё. А её танец
был какое–то духовное мистическое напоминание, чем–то перекликался с убеждённой верой
И.В. в переселение душ.
А через несколько дней внезапно, по–воровски, как всегда готовятся этапы на
Архипелаге, Изольда Викентьевна была взята на этап, оторвана от мужа, увезена в
неизвестность.
Это у помещиков–крепостников была жестокость, варварство: разлучать крепостные
семьи, продавать мужа и жену порознь. Ну зато ж и досталось им от Некрасова, Тургенева,
Лескова, ото всех. А у нас это была не жестокость, просто разумная мера: старуха не
оправдывала своей пайки, занимала штатную единицу.
В день этапа жены Освальд пришёл к нам в комнату (уродов) с блуждающими глазами,
опираясь о плечо своей хрупкой приёмной дочери, как будто только одна она ещё его и
поддерживала. Он был в состоянии полубезумном, можно было опасаться, что и с собой
кончит. Потом молчал, опустя голову. Потом постепенно стал говорить, вспоминать всю
жизнь: создавал зачем–то два театра, из–за искусства на годы оставлял жену одну. Всю
жизнь хотел бы он теперь прожить иначе…
Я скульптурно запомнил их: как старик притянул к себе девушку за затылок, и она
из–под руки, не шевелясь, смотрела на него сострадающе и старалась не плакать.
Ну да что говорить, — старуха не оправдывала своей пайки…
Сколько я ни бился — попасть в тот ансамбль мне не удалось. Вскоре они уехали с
Калужской, и я потерял их из виду. Годом позже в Бутырках дошёл до меня слух, что ехали
они на грузовике на очередной концерт и попали под поезд. Не знаю, был ли там Глазнек. В
отношении же себя я ещё раз убедился, что неисповедимы пути Господни. Что никогда мы
сами не знаем, чего хотим. И сколько уже раз в жизни я страстно добивался ненужного мне и
отчаивался от неудач, которые были удачами.
Остался я в скромненькой самодеятельности на Калужской с Анечкой Бреславской,
Шурочкой Острецовой и Лёвой Г–маном. Пока нас не разогнали и не разослали, мы что–то
там ставили. Своё участие в этой самодеятельности я вспоминаю сейчас как духовную
неокреплость, как унижение. Ничтожный лейтенант Миронов мог в воскресенье вечером, не
найдя других развлечений в Москве, приехать в лагерь навеселе и приказать: «Хочу через
десять минут концерт!» Артистов поднимали с постели, отрывали от лагерной плиты, кто
там сладострастно что–то варил в котелке, — и вскоре на ярко освещенной сцене перед
пустым залом, где только сидел надменный глупый лейтенант да тройка надзирателей, мы
пели, плясали и изображали.

Глава 19. ЗЭКИ КАК НАЦИЯ

(Этнографический очерк Фан Фаныча)
В этом очерке, если ничто не помешает, мы намерены сделать важное научное
открытие.
При развитии своей гипотезы мы бы никак не хотели прийти в противоречие с
Передовым Учением.
Автор этих строк, влекомый загадочностью туземного племени, населяющего
Архипелаг, предпринял туда длительную научную командировку и собрал обильный
материал.