Page 529 - Архипелаг ГУЛаг

чем тюрьмы). Сокращённо стали писать: для единственного числа «з/к» (зэ–ка), для
множественного — «з/к з/к» (зэ–ка зэ–ка). Это и произносилось опекунами туземцев очень
часто, всеми слышалось, все привыкали. Однако казённо рождённое слово не могло
склоняться не только по падежам, но даже и по числам, оно было достойным дитём мёртвой
и безграмотной эпохи. Живое ухо смышлёных туземцев не могло с этим мириться, и,
посмеиваясь, на разных островах, в разных местностях стали его по–разному к себе
переиначивать: в одних местах говорили «Захар Кузьмич», или (Норильск) «заполярные
комсомольцы», в других (Карелия) больше «зак» (это верней всего этимологически), в иных
(Инта)— «зык». Мне приходилось слышать «зэк» 349 . Во всех этих случаях оживлённое
слово начинало склоняться по падежам и числам. (А на Колыме, настаивает Шаламов, так и
держалось в разговоре «зэ–ка». Остаётся пожалеть, что у колымчан от морозов окостенело
ухо.) Пишем же мы это слово через «э», а не через «е» потому, что иначе нельзя обеспечить
твёрдого произношения звука «з».

* * *

Климат Архипелага — всегда полярный, даже если островок затесался и в южные
моря. Климат Архипелага— двенадцать месяцев зима, остальное лето. Самый воздух
обжигает и колет, и не только от мороза, не только от природы.
Одеты зэки даже и летом в мягкую серую броню телогреек. Одно это вместе со
сплошною стрижкою голов у мужчин придаёт им единство внешнего вида: осуровленность,
безличность. Но, даже немного понаблюдав их, вы будете поражены также и общностью
выражений их лиц — всегда настороженных, неприветливых, безо всякого
доброжелательства, легко переходящих в решительность и даже жестокость. Выражения их
лиц таковы, как если б они были отлиты из этого смугло–медного (зэки относятся, очевидно,
к индейской расе), шершавого, почти уже и не телесного материала, для того чтобы
постоянно идти против встречного ветра, на каждом шагу ещё ожидая укуса слева или
справа. Также вы могли бы заметить, что в действии, работе и борьбе их плечи развёрнуты,
груди готовы принять сопротивление, но как только зэк остаётся в бездействии, в
одиночестве и в размышлениях— шея его перестаёт выдерживать тяжесть головы, плечи и
спина сразу выражают необратимую сутулость, как бы даже прирождённую. Самое
естественное положение, которое принимают его освободившиеся руки, это — соединиться в
кистях за спиною, если он идёт, либо уж вовсе повиснуть, если он сидит. Сутулость и
придавленность будут в нём и когда он подойдёт к вам — вольному человеку, а потому и
возможному начальству. Он будет стараться не смотреть вам в глаза, а в землю, но если
вынужден будет посмотреть, — вас поразит его тупой бестолковый взгляд, хотя и
старательный к выполнению вашего распоряжения (впрочем, не доверяйтесь: он его не
выполнит). Если вы велите ему снять шапку (или он сам догадается), — его обритый череп
неприятно поразит вас антропологически— шишками, впадинами и асимметричностью явно
дегенеративного типа.
В разговоре с вами он будет короткословен, говорить будет без выражения,
монотонно–тупо либо с подобострастием, если ему о чём–нибудь нужно вас просить. Но
если бы вам удалось как–нибудь невидимо подслушать туземцев, когда они между собой, вы,
пожалуй, навсегда бы запомнили эту особую речевую манеру — как бы толкающую
звуками, злона–смешливую, требовательную и никогда не сердечную. Она настолько
свойственна туземцам, что даже когда туземец остаётся наедине с туземкою (кстати,
островными законами это строжайше воспрещено), то представить себе нельзя, чтоб он от
этой манеры освободился. Вероятно, и ей он высказывается так же толкающе–повелительно,

349 Старый соловчанин Д.С.Лихачёв уверяет, что он в 1931 слышал, как конвоир спросил туземца: «Ты
кто? — зэк?»