Page 537 - Архипелаг ГУЛаг

смеются над их промахами и несчастьями— но не судите их за это сурово, это они не по злу:
у них просто атрофировалось сочувствие, и остаётся для них заметной лишь смешная
сторона события.
Самое распространённое среди них мировоззрение — фатализм. Это — их всеобщая
глубокая черта. Она объясняется их подневольным положением, совершенным незнанием
того, что случится с ними в ближайшее время, и практической неспособностью повлиять на
события. Фатализм даже необходим зэку, потому что он утверждает его в его душевной
устойчивости. Сын ГУЛАГа считает, что самый спокойный путь — это полагаться на судьбу.
Будущее — это кот в мешке, и, не понимая его толком и не представляя, что случится с
тобой при разных жизненных вариантах, не надо слишком настойчиво чего–то добиваться
или слишком упорно от чего–то отказываться, — переводят ли тебя в другой барак, бригаду,
на другой лагпункт. Может, это будет к лучшему, может, к худшему, но во всяком случае ты
освобождаешься от самоупрёков: пусть будет тебе и хуже, но не твоими руками это сделано.
И так ты сохраняешь дорогое чувство бестрепетности, не впадаешь в суетливость и
искательность.
При такой тёмной судьбе сильны у зэков многочисленные суеверия. Одно из них тесно
примыкает к фатализму: если будешь слишком заботиться о своём устройстве или даже
уюте— обязательно погоришь на этап 357 .
Фатализм распространяется у них не только на личную судьбу но и на общий ход
вещей. Им никак не может прийти в голову что общий ход событий можно было бы
изменить. У них такое представление, что Архипелаг существовал вечно и раньше на нём
было ещё хуже.
Но, пожалуй, самый интересный психологический поворот здесь тот, что зэки
воспринимают своё устойчивое равнодушное состояние в их неприхотливых убогих
условиях— как победу жизнелюбия. Достаточно череде несчастий хоть несколько разредеть,
ударам судьбы несколько ослабнуть — и зэк уже выражает удовлетворение жизнью и
гордится своим поведением в ней. Может быть, читатель больше поверит в эту
пародоксальную черту, если мы процитируем Чехова. В его рассказе «В ссылке» перевозчик
Семён Толковый выражает это чувство так:
«Я… довёл себя до такой точки, что могу голый на земле спать и траву жрать. И дай
Бог всякому такой жизни. — (Курсив наш. —АС) — Ничего мне не надо, и никого не боюсь,
итак себя понимаю, что богаче и вольнее меня человека нет».
Эти поразительные слова так и стоят у нас в ушах: мы слышали их не раз от зэков
Архипелага (и только удивляемся, где их мог подцепить А.П. Чехов?). И дай Бог всякому
такой жизни! — как вам это понравится?
До сих пор мы говорили о положительных сторонах народного характера. Но нельзя
закрывать глаз и на его отрицательные стороны, на некоторые трогательные народные
слабости, которые стоят как бы в исключении и противоречии с предыдущим.
Чем бестрепетнее, чем суровее неверие этого, казалось бы, атеистического народа
(совершенно высмеивающего, например, евангельский тезис «не судите, да не судимы
будете», они считают, что судимость от этого не зависит) — тем лихорадочнее настигают его
припадки безоглядной легковерности. Можно так различить: на том коротком кругозоре, где
зэк хорошо видит, — он ни во что не верит. Но лишённый зрения абстрактного, лишённый
исторического расчёта, он с дикарскою наивностью отдаётся вере в любой дальний слух, в
туземные чудеса.
Давний пример туземного легковерия — это надежды, связанные с приездом Горького
на Соловки. Но нет надобности так далеко забираться. Есть почти постоянная и почти
всеобщая религия на Архипелаге: это вера в так называемую Амнистию. Трудно объяснить,

357 Пожары в буквальном смысле не волнуют зэков, они не дорожат своими жилищами, даже не спасают
горящих зданий, уверенные, что их всегда заменят. Погореть у них применяется только в смысле личной
судьбы.