Page 538 - Архипелаг ГУЛаг

что это такое. Это— не имя женского божества, как мог бы подумать читатель. Это — нечто
сходное со Вторым Пришествием у христианских народов, это наступление такого
ослепительного сияния, при котором мгновенно растопятся льды Архипелага, и даже
расплавятся сами острова, а все туземцы на тёплых волнах понесутся в солнечные края, где
они тотчас же найдут близких приятных им людей. Пожалуй, это несколько
трансформированная вера в Царство Божие на земле. Вера эта, никогда не подтверждённая
ни единым реальным чудом, однако очень живуча и упорна. И как другие народы связывают
свои важные обряды с зимним и летним солнцеворотом, так и зэки мистически ожидают
(всегда безуспешно) первых чисел ноября и мая. Подует ли на Архипелаг южный ветер,
тотчас шепчут с уха на ухо: «наверно, будет Амнистия! уже начинается!» Установятся ли
жестокие северные ветры— зэки согревают дыханием окоченевшие пальцы, трут уши,
отаптываются и подбодряют друг друга: «Значит, будет Амнистия. А иначе замёрзнем все на
…! (Тут— непереводимое выражение.) Очевидно — теперь будет».
Вред всякой религии давно доказан — и тут тоже мы его видим. Эти верования в
Амнистию очень расслабляют туземцев, они приводят их в несвойственное состояние
мечтательности, и бывают такие эпидемические периоды, когда из рук зэков буквально
вываливается необходимая срочная казённая работа, — практически такое же действие, как и
от противоположных мрачных слухов об «этапах». Для повседневного же строительства
всего выгоднее, чтобы туземцы не испытывали никаких отклонений чувств.
И ещё есть у зэков некая национальная слабость, которая непонятным образом
удерживается в них вопреки всему строю их жизни, — это тайная жажда справедливости.
Это странное чувство наблюдал и Чехов на острове совсем, впрочем, не нашего
Архипелага: «Каторжник, как бы глубоко ни был он испорчен и несправедлив, любит больше
всего справедливость, и если её нет в людях, поставленных выше него, то он из года в год
впадает в озлобление, в крайнее неверие».
Хотя наблюдения Чехова ни с какой стороны не относятся к нашему случаю, однако
они поражают нас своей верностью.
Начиная с попадания зэков на Архипелаг, каждый день и час их здешней жизни есть
сплошная несправедливость, и сами они в этой обстановке совершают одни
несправедливости — и, казалось бы, давно пора им к этому привыкнуть и принять
несправедливость как всеобщую норму жизни. Но нет! Каждая несправедливость от старших
в племени и от племенных опекунов продолжает их ранить и ранить, так же, как и в первый
день. (А несправедливость, исходящая снизу вверх, вызывает их бурный одобрительный
смех.) И в фольклоре своём они создают легенды уже даже не о справедливости, а— утрируя
чувство это — о неоправданном великодушии. (Так, в частности, и был создан и десятилетия
держался на Архипелаге миф о великодушии относительно Ф.Каплан— будто бы она не
была расстреляна, будто пожизненно сидит в разных тюрьмах, и находились даже многие
свидетели, кто был с нею на этапах или получал от неё книги из бутырской библиотеки 358 .
Спрашивается, зачем понадобился туземцам этот вздорный миф? Только как крайний случай
непомерного великодушия, в которое им хочется верить. Они тогда могут мысленно
обратить его к себе.)
Ещё известны случаи, когда зэк полюбил на Архипелаге труд (А.С. Братчиков:
«горжусь тем, что сделали мои руки») или по крайней мере не разлюбил его (зэки немецкого
происхождения), но эти случаи столь исключительны, что мы не станем их выдвигать как
общенародную, даже и причудливую черту.
Пусть не покажется противоречием уже названной туземной черте скрытности —
другая туземная черта: любовь рассказывать о прошлом. У всех остальных народов это —
стариковская привычка, а люди среднего возраста как раз не любят и даже опасаются

358 Недавно комендант Кремля товарищ Мальков официально эти слухи опроверг и рассказал, как он
расстрелял Каплан тогда же. Да и Демьян Бедный присутствовал при этом расстреле. Да отсутствие её
свидетельницей на процессе эсеров в 1922 могло бы убедить зэков! — так они того процесса вообще не помнят.