Page 548 - Архипелаг ГУЛаг

Похоть. Это не у каждого, конечно, это с физиологией связано, но положение
лагерного начальника и совокупность его прав открывали полный простор гаремным
наклонностям. Начальник Буреполомского лагпункта Гринберг всякую новоприбывшую
пригожую молодую женщину тотчас же требовал к себе. (И что она могла выбрать ещё,
кроме смерти?) В Кочемасе начальник лагеря Подлесный был любитель ночных облав в
женских бараках (как мы видели и в Ховрино). Он самолично сдёргивал с женщин одеяла,
якобы ища спрятанных мужчин. При красавице–жене он одновременно имел трёх любовниц
из зэчек. (Однажды, застрелив одну из них по ревности, застрелился и сам.) Филимонов,
начальник КВО всего Дмитлага, был снят «за бытовое разложение» и послан исправляться (в
той же должности) на БАМлаг. Здесь продолжал широко пьянствовать и блудить и свою
наложницу бытовичку сделал… начальницей КВЧ. (Сын его сошёлся с бандитами и вскоре
сам сел за бандитизм.)
Злость, жестокость. Не было узды ни реальной, ни нравственной, которая бы
сдерживала эти свойства. Неограниченная власть в руках ограниченных людей всегда
приводит к жестокости.
Как дикая плантаторша, носилась на лошади среди своих рабынь Татьяна Меркулова,
женщина–зверь (13–й лесоповаль–ный женский ОЛП Унжлага). Майор Громов, по
воспоминанию Пронмана, ходил больной в тот день, когда не посадил несколько человек в
БУР. Капитан Медведев (3–й лагпункт УстьВымла–га) по несколько часов ежедневно сам
стоял на вышке и записывал мужчин, заходящих в женбарак, чтобы следом посадить. Он
любил иметь всегда полный изолятор. Если камеры изоляторов не были набиты, он ощущал
неполноту жизни. По вечерам он любил выстроить зэков и читать им внушения вроде:
«Ваша карта бита! Возврата на волю вам не будет никогда, и не надейтесь!» В том же
УстьВымлаге начальник лагпункта Мина–ков (бывший замнач Краснодарской тюрьмы,
отсидевший два года за превышение власти в ней и уже вернувшийся в партию) самолично
сдёргивал отказчиков за ноги с нар; среди тех попались блатари, стали сопротивляться,
размахивать досками; тогда он велел во всём бараке выставить рамы (25° мороза) и через
проломы плескать внутрь воду вёдрами.
Они все знали (и туземцы знали): здесь телеграфные провода кончились! Развилась у
плантаторов и злоба с вывертом, то что называется садизм. Перед начальником спецотдела
Буреполома Шульманом построен новый этап. Он знает, что этот этап весь идёт сейчас на
общие работы. Всё же он не отказывает себе в удовольствии спросить: «Инженеры есть?
Поднимите руки!» Поднимается с десяток над лицами, засветившимися надеждой. «Ах вот
как! А может, и академики есть? Сейчас принесут карандашиЪ И подносят… ломы.
Начальник
Вильнюсской колонии лейтенант Карев видит среди новичков младшего лейтенанта
Вельского (тот ещё в сапогах, в обтрёпанной офицерской форме). Ещё недавно этот человек
был таким же советским офицером, как и Карев, такой же погон носил с одним просветом.
Что ж, пробуждается в Кареве сочувствие при виде этой обтрёпанной формы? Удерживается
ли по крайней мере безразличие? Нет — желание унизить выборочно! И он распоряжается
поставить его (вот именно не меняя форму на лагерную) возить навоз на огороды. В баню
той же колонии приезжали ответработники Литовской УИТЛК, ложились на полки и мыть
себя заставляли не просто заключённых, а обязательно Пятьдесят Восьмую.
Да присмотритесь к их лицам, они ведь ходят и сегодня среди нас, вместе с нами могут
оказаться в поезде (не ниже, конечно, купейного), в самолёте. У них венок в петлице,
неизвестно что венчающий венок, а погоны уже не стали, правда, голубые (стесняются), но
кантик голубенький или даже красный, или малиновый. На их лицах— задубеневшая
отложившаяся жестокость и всегда мрачно–недовольное выражение. Казалось бы, всё
хорошо в их жизни, а вот выражение недовольное. То ли кажется им, что они ещё что–то
лучшее упускают? То ли уж за все злодейства метит Бог шельму непременно? — В
вологодских, архангельских, уральских поездах в купейных вагонах— повышенный процент
этих военных. За окном мелькают облезлые лагерные вышки. «Ваше хозяйство?» —