Page 578 - Архипелаг ГУЛаг

* * *

И если только ты однажды отказался от этой цели — «выжить любой ценой», и пошёл,
куда идут спокойные и простые, — удивительно начинает преображать неволя твой прежний
характер. Преображать в направлении, самом для тебя неожиданном.
Казалось бы: здесь должны вырастать в человеке злобные чувства, смятенье зажатого,
беспредметная ненависть, раздражение, нервность 379 . А ты и сам не замечаешь, как, в
неощутимом течении времени, неволя воспитывает в тебе ростки чувств противоположных.
Ты был резко–нетерпелив когда–то, ты постоянно спешил, и постоянно не хватало тебе
времени. Теперь тебе отпущено его с лихвой, ты напитался им, его месяцами и годами,
позади и впереди, — и благодатной успокаивающей жидкостью разливается по твоим
сосудам — терпение.
Ты подымаешься…
Ты никому ничего не прощал прежде, ты беспощадно осуждал и так же невоздержанно
превозносил — теперь все–понимающая мягкость стала основой твоих некатегорических
суждений. Ты слабым узнал себя — можешь понять чужую слабость. И поразиться силе
другого. И пожелать перенять.
Камни шуршат из–под ног. Мы подымаемся…
Бронированная выдержка облегает с годами сердце твоё и всю твою кожу. Ты не
спешишь с вопросами, не спешишь с ответами, твой язык утратил эластичную способность
лёгкой вибрации. Твои глаза не вспыхнут радостью при доброй вести и не потемнеют от
горя.
Ибо надо ещё проверить, так ли это будет. И ещё разобраться надо — что радость, а что
горе.
Правило жизни твоё теперь такое: не радуйся нашедши, не плачь потеряв.
Душа твоя, сухая прежде, от страдания сочает. Хотя бы не ближних, по–христиански,
но близких ты теперь научаешься любить.
Тех близких по духу, кто окружает тебя в неволе. Сколь–кие из нас признают: именно в
неволе в первый раз мы узнали подлинную дружбу!
И ещё тех близких по крови, кто окружал тебя в прежней жизни, кто любил тебя, а ты
их— тиранил…
Вот благодарное и неисчерпаемое направление для твоих мыслей: пересмотри свою
прежнюю жизнь. Вспомни всё, что ты делал плохого и постыдного, и думай— нельзя ли
исправить теперь?
Да, ты посажен в тюрьму зряшно, перед государством и его законами тебе раскаиваться
не в чем.
Но — перед совестью своей? Но — перед отдельными другими людьми?..
…После операции я лежу в хирургической палате лагерной больницы. Яне могу
пошевелиться, мне жарко и знобко, но мысль не сбивается в бред— и я благодарен доктору
Борису Корнфельду, сидящему около моей койки и говорящему целый вечер. Свет
выключен, чтоб не резал глаза. Он и я — никого больше нет в палате.
Он долго и с жаром рассказывает мне историю своего обращения из иудейской религии
в христианскую. Обращение это совершил над ним, образованным человеком, какой–то
однокамерник, беззлобный старичок вроде Платона Каратаева. Я дивлюсь его убеждённости
новообращённого, горячности его слов.

379 Революционеры прошлого оставили много следов тому. Серафимович в одном рассказе описывает таким
общество ссыльных. Большевик Ольминский пишет: «Горечь и злость— эти чувства так хорошо знакомы
арестанту, так близки его душе». Он срывал зло на тех, кто приходил к нему на свидания. Пишет, что потерял и
всякий вкус к работе. Но ведь русские революционеры не получали и не отбывали (в массе своей) настоящих
(больших) сроков.