Page 580 - Архипелаг ГУЛаг

отрочество В светлом пении храмов Твоих!
Рассверкалась премудрость книжная, Мой надменный пронзая мозг, Тайны мира
явились— постижными, Жребий жизни— податлив, как воск.
Кровь бурлила — и каждый выполоск Иноцветно сверкал впереди, — И, без грохота,
тихо рассыпалось Зданье веры в моей груди.
Но пройдя между быти и небыти, Упадав и держась на краю, Я смотрю в
благодарственном трепете На прожитую жизнь мою.
Не рассудком моим, не желанием Освещен её каждый излом — Смысла Высшего
ровным сиянием, Объяснившимся мне лишь потом.
И теперь, возвращённою мерою Надчерпнувши воды живой, — Бог Вселенной! я снова
верую! И с отрекшимся был Ты со мной…
Оглядясь, я увидел, как всю сознательную жизнь не понимал ни себя самого, ни своих
стремлений. Мне долго мнилось благом то, что было для меня губительно, и я всё порывался
в сторону, противоположную той, которая была мне истинно нужна. Но как море сбивает с
ног валами неопытного купальщика и выбрасывает на берег — так и меня ударами несчастий
больно возвращало на твердь. И только так я смог пройти ту самую дорогу, которую всегда и
хотел.
Согнутой моей, едва не подломившейся спиной дано было мне вынести из тюремных
лет этот опыт: как человек становится злым и как—добрым. В упоении молодыми успехами
я ощущал себя непогрешимым и оттого был жесток. В переизбытке власти я был убийца и
насильник. В самые злые моменты я был уверен, что делаю хорошо, оснащён был
стройными доводами. На гниющей тюремной соломке ощутил я в себе первое шевеление
добра. Постепенно открылось мне, что линия, разделяющая добро и зло, проходит не между
государствами, не между классами, не между партиями, — она проходит через каждое
человеческое сердце — и черезо все человеческие сердца. Линия эта подвижна, она
колеблется в нас с годами. Даже в сердце, объятом злом, она удерживает маленький
плацдарм добра. Даже в наидобрейшем сердце — неискоренённый уголок зла.
С тех пор я понял правду всех религий мира: они борются со злом в человеке (в каждом
человеке). Нельзя изгнать вовсе зло из мира, но можно в каждом человеке его потеснить.
С тех пор я понял ложь всех революций истории: они уничтожают только современных
им носителей зла (а не разбирая впопыхах— и носителей добра), — само же зло, ещё
увеличенным, берут себе в наследство.
К чести XX века надо отнести Нюрнбергский процесс: он убивал саму злую идею,
очень мало— заражённых ею людей. (Конечно, не Сталина здесь заслуга, уж он бы
предпочёл меньше растолковывать, а больше расстреливать.) Если к XXI веку человечество
не взорвёт и не удушит себя — может быть, это направление и восторжествует?..
Да если оно не восторжествует— то вся история человечества будет пустым топтаньем,
без малейшего смысла! Куда и зачем мы тогда движемся? Бить врага дубиной — это знал и
пещерный человек.
«Познай самого себя». Ничто так не способствует пробуждению в нас всепонимания,
как теребящие размышления над собственными преступлениями, промахами и ошибками.
После трудных неоднолетних кругов таких размышлений говорят ли мне о бессердечии
наших высших чиновников, о жестокости наших палачей—я вспоминаю себя в капитанских
погонах и поход батареи моей по Восточной Пруссии, объятой огнём, и говорю:
— А разве мы — были лучше?..
Досадуют ли при мне на рыхлость Запада, его политическую недальновидность,
разрозненность и растерянность — я напоминаю:
—А разве мы, не пройдя Архипелага, — были твёрже? сильнее мыслями?
Вот почему я оборачиваюсь к годам своего заключения и говорю, подчас удивляя
окружающих:
— Благословение тебе, тюрьма!
Прав был Лев Толстой, когда мечтал о посадке в тюрьму. С какого–то мгновенья этот