Page 585 - Архипелаг ГУЛаг

никаким духовным воспитанием. (Случай — вовсе не теоретический, за советское
пятидесятилетие таких–то и выросли — миллионы.)
Растлеваются в лагере те, кто уже и на воле растлевался или был к тому подготовлен.
Потому что и на воле растлеваются, да отменней лагерников иногда.
Тот конвойный офицер, который велел привязать Моисеевайте к столбу для
глумления, — он не больше растлен, чем плевавшие лагерники?
И уж заодно: а все ли из бригад в неё плевали? Может, из бригады — лишь по два
человека? Да наверное так.
Татьяна Фаликс пишет: «Наблюдения за людьми убедили меня, что не мог человек
стать подлецом в лагере, если не был им до него».
Если человек в лагере круто подлеет, так, может быть: он не подлеет, а открывается в
нём его внутреннее подлое, чему раньше просто не было нужды?
М.А. Войченко считает так: «В лагере бытие не определяло сознание, наоборот, от
сознания и неотвратимой веры в человеческую сущность зависело: сделаться тебе животным
или остаться человеком».
Крутое, решительное заявление… Но не он один так думает. Художник
Ивашёв–Мусатов с горячностью доказывает то же.
Да, лагерное растление было массовым. Но не только потому, что ужасны были лагеря,
а потому ещё, что мы, советские люди, ступали на почву Архипелага духовно
безоружными — давно готовыми к растлению, ещё на воле тронутые им, и уши развешивали
слушать от старых лагерников, «как надо в лагере жить».
А как надо жить (и как умереть), мы обязаны знать и без всякого лагеря.
И может быть, Варлам Тихонович, дружба в нужде и беде вообще–то между людьми
возникает, и даже в крайней беде, — да не между такими сухими и гадкими людьми, как мы,
при воспитании наших десятилетий?
Если уж растление так неизбежно, то почему Ольга Львовна Слиозберг не покинула
замерзающую подругу на лесной дороге, а осталась почти наверное погибнуть с нею сама—и
спасла? Уж эта ли беда — не крайняя?
Если уж растление так неизбежно, то откуда берётся Василий Мефодьевич Яковенко?
Он отбыл два срока, только что освободился и жил вольняшкой на Воркуте, только–только
начинал ползать без конвоя и обзаводиться первым гнёздышком. 1949 год. На Воркуте
начинаются посадки бывших зэков, им дают новые сроки. Психоз посадок! Среди
вольняшек — паника! Как удержаться? Как быть понезаметнее? Но арестован Я.Д.
Гродзенский, друг Яковенко по воркутинскому же лагерю, он доходит на следствии, передач
носить некому. И Яковенко — бесстрашно носит передачи! Хотите, псы, — гребите и меня!
Отчего же этот не растлился?
А все уцелевшие не припомнят ли того, другого, кто ему в лагере руку протянул и спас
в крутую минуту?
Да, лагеря были рассчитаны и направлены на растление. Но это не значит, что каждого
им удавалось смять.
Как в природе нигде никогда не идёт процесс окисления без восстановления (одно
окисляется, а другое в это самое время восстанавливается), так и в лагере (да и повсюду в
жизни) не идёт растление без восхождения. Они — рядом.
В следующей части я ещё надеюсь показать, как в других лагерях— в Особых,
создалось с какого–то времени иное поле: процесс растления был сильно затруднён, а
процесс восхождения стал привлекателен даже для лагерных шкур.

* * *

Да, ну а— исправление? А с исправлением–то как же? («Исправление» — это понятие
общественно–государственное и не совпадает с восхождением.) Все судебные системы мира
мечтают о том, чтобы преступники не просто отбывали срок, но исправлялись бы, то есть