Page 587 - Архипелаг ГУЛаг

каторжных выходит 15–20 порядочных, то этим мы обязаны не столько исправительным
мерам, которые употребляем, сколько нашим русским судам, присылающим на каторгу так
много хорошего, надёжного элемента».
Что ж, вот это и будет суждение об Архипелаге, если цифру безвинно поступающих
поднять, скажем, до 80–ти, — но и не забыть, что в наших лагерях поднялся также и
коэффициент порчи.
Если же говорить не о мясорубке для неугодных миллионов, не о помойной яме, куда
швыряют без жалости к своему народу, — а о серьёзной исправительной системе, — то тут
возникает сложнейший из вопросов: как можно по единому уголовному кодексу давать
однообразные уподобленные наказания? Ведь внешне равные наказания для разных людей,
более нравственных и более испорченных, более тонких и более грубых, образованных и
необразованных, суть наказания совершенно неравные (см.: Достоевский, «Записки из
Мёртвого дома», во многих местах).
Английская мысль это поняла, и у них говорят сейчас (не знаю, насколько делают), что
наказание должно соответствовать не только преступлению, но и личности каждого
преступника.
Например, общая потеря внешней свободы для человека с богатым внутренним миром
менее тяжела, чем для человека малоразвитого, более живущего телесно. Этот второй «более
нуждается во внешних впечатлениях, инстинкты сильнее тянут его на волю» (П.Якубович).
Первому легче и одиночное заключение, особенно с книгами. (Ах, как некоторые из нас
жаждали такого заключения вместо лагерного! При тесноте телу— какие открывает оно
просторы уму и душе! Николай Морозов ничем особенным не выдавался ни до посадки,
ни — самое удивительное— после неё. А тюремное углубление дало ему возможность
додуматься до планетарного строения атома, до разнозаряжен–ных ядра и электронов — за
десять лет до Резерфорда! Но н а м не только не предлагали карандаша, бумаги и книг, а —
отбирали последние.) Второй, может быть, и года не вынесет одиночки, просто истает,
сморится. Ему— кто–нибудь, только бы товарищи. А первому неприятное общение хуже
одиночества. Зато лагерь (где хоть немного кормят) второму гораздо легче, чем первому.
И— барак на 400 человек, где все кричат, несут вздор, играют в карты и в домино, гогочут и
храпят, и черезо всё это ещё долдонит постоянное радио, рассчитанное на недоумков.
(Лагеря, в которых я сидел, были наказаны отсутствием радио! — вот спасение–то!)
Таким образом, именно система ИТЛ с обязательным непомерным физическим трудом
и обязательным участием в унизительно–гудящем многолюдьи была более действенным
способом уничтожения интеллигенции, чем тюрьма. Именно интеллигенцию система эта
смаривала быстро и до конца.

Глава 3. ЗАМОРДОВАННАЯ ВОЛЯ

Но и когда уже будет написано, прочтено и понято всё главное об Архипелаге
ГУЛАГе, — ещё поймут ли: а что была наша воля? Что была та страна, которая десятками
лет таскала в себе Архипелаг?
Мне пришлось носить в себе опухоль с крупный мужской кулак. Эта опухоль выпятила
и искривила мой живот, мешала мне есть, спать, я всегда знал о ней (хоть не составляла она и
полупроцента моего тела, а Архипелаг в стране составлял процентов восемь). Но не тем была
она ужасна, что давила и смещала смежные органы, страшнее всего было, что она испускала
яды и отравляла всё тело.
Так и наша страна постепенно вся была отравлена ядами Архипелага. И избудет ли их
когда–нибудь — Бог весть.
Сумеем ли и посмеем ли описать всю мерзость, в которой мы жили (недалёкую,
впрочем, и от сегодняшней)? И если мерзость эту не полновесно показывать, выходит сразу
ложь. Оттого и считаю я, что в тридцатые, сороковые и пятидесятые годы литературы у нас
не было. Потому что безо всей правды— не литература. Сегодня эту мерзость показывают в