Page 592 - Архипелаг ГУЛаг

арестованного в безнадёжной трёхсуточной очереди, чтоб она погрелась и поспала. И кто–то
же, с колотящимся сердцем, шёл предупредить, что на квартире— засада и туда
возвращаться нельзя. И кто–то давал беглянке приют, хоть сам в эту ночь не спал.
Уже поминали мы тех, кто осмеливался не голосовать за казнь Промпартии. А кто–то
же ушёл на Архипелаг и за защиту своих неприметных сослуживцев. Сын в отца: сын того
Ро–жанского, Иван, пострадал и сам за защиту своего сослуживца Копелева. На
партсобрании ленинградского Детгиза поднялся М.М.Майслер и стал защищать «вредителей
в детской литературе» — тотчас же он был и исключён, и арестован. Ведь знал, на что шёл!
А в военной цензуре (Рязань, 1941) девушка–цен–зорша порвала криминальное письмо
неизвестного ей фронтовика, — но заметили, как она рвала в корзину, сложили из
кусочков — и посадили её самоё. Пожертвовала собой для неизвестного дальнего человека!
(И я–то узнал — лишь потому, что в Рязани. А сколько таких неузнанных случаев?..) 384
Теперь приудобились выражаться (Эренбург), что посадка была— лотерея. Лотерея–то
лотерея, да кой–какие номерки и помеченные. Заводили общий бредень, сажали по
цифровым заданиям, да, — но уж каждого публично возражавшего тяпали в ту же минуту! И
получался душевный отбор, а не лотерея! Смельчаки попадали под топор, отправлялись на
Архипелаг — и не замучалась картина однообразно–покорной оставшейся воли. Все, кто
чище и лучше, не могли состоять в этом обществе, а без них оно всё более дряннело. Эти
тихие уходы— их и совсем не приметишь. А они— умирание народной души.
Растление. В обстановке многолетнего страха и предательства уцелевшие люди
уцелевают только внешне, телесно. А что внутри — то истлевает.
Вот и соглашались миллионы стать стукачами. Ведь если пересидело на Архипелаге за
35 лет (до 1953), считая с умершими, миллионов сорок (это скромный подсчет, это — лишь
трёх–или четырёхкратное население ГУЛАГа, а ведь в войну запросто вымирало по
проценту в день), то хотя бы по каждому третьему, пусть пятому делу есть же чей–то донос,
и кто–то свидетельствовал. Они все и сегодня среди нас, эти чернильные убийцы. Одни
сажали ближних из страха — и это ещё первая ступень, другие из корысти, а третьи— самые
молодые тогда, а сейчас на пороге пенсии, — предавали вдохновенно, предавали идейно,
иногда даже открыто: ведь считалось классовой доблестью разоблачить врага. Все эти
люди — среди нас, и чаще всего благоденствуют, и мы ещё восхищаемся, что это — «наши
простые советские люди».
Рак души развивается скрыто и поражает именно ту её часть, где ждёшь благодарности.
Фёдор Перегуд вспоил и вскормил Мишу Иванова: ему негде было работать— он устроил
его на тамбовском вагоноремонтном заводе и обучил делу; ему жить было негде— он
поселил его у себя как родного. И Михаил Дмитриевич Иванов подаёт заявление в НКВД,
что Фёдор Перегуд за домашним столом хвалил немецкую технику. (Надо знать Фёдора
Перегуда— он был механик, моторист, радиет, электрик, часовой мастер, оптик, литейщик,
модельщик, краснодеревщик, до двадцати специальностей. В лагере он открыл мастерскую
точной механики; потеряв ногу, сделал сам себе протез.) Пришли брать Перегуда—
прихватили в тюрьму и 14–летнюю дочь, — и всё это на счету М.Д. Иванова! На суд он
пришёл чёрный: значит, гниющая душа проступает иногда на лице. Но скоро бросил завод,
стал открыто служить в ГБ. Потом за бездарностью был спущен в пожарную охрану.
В растленном обществе неблагодарность— будничное, расхожее чувство, ему и не
удивляются почти. После ареста селекционера В.С.Маркина агроном А.А.Соловьёв уверенно
своровал выведенный тем сорт пшеницы «таёжная–49» 385 . Когда разгромлен был институт

384 Есть у нас свидетельство о доблестном массовом случае стойкости, но ему бы требовалось второе
подтверждение: ВІ930 на Соловки прибыли своим строем (не приняв конвоя) несколько сот курсантов
какого–то из украинских училищ— за то, что отказались давить крестьянские волнения.

385 А когда через 20 лет Маркина реабилитировали, Соловьёв не захотел уступить ему даже половины
гонорара.