Page 593 - Архипелаг ГУЛаг

буддийской культуры (все видные сотрудники арестованы), а руководитель его, академик
Щербат–ской, умер, — ученик Щербатского Кальянов пришёл ко вдове и убедил отдать ему
книги и рукописи умершего — «иначе будет плохо: институт буддийской культуры оказался
шпионским центром». Завладев работами, он часть из них (а также и работу Вострикова)
издал под своей фамилией и тем прославился.
Есть многие научные репутации в Москве и в Ленинграде, вот так же построенные на
крови и костях. Неблагодарность учеников, пересекшая пегою полосою нашу науку и
технику в 30–40–е годы, имела понятное объяснение: наука переходила от подлинных
учёных и инженеров к скороспелым жадным выдвиженцам.
Сейчас не уследить, не перечислить все эти присвоенные работы, украденные
изобретения. А— квартиры, перенятые у арестованных? А— разворованные вещи? Да во
время войны эта дикая черта не проявилась ли почти как всеобщая: если кто–нибудь в
глубоком горе, или разбомблён, сожжён, или эвакуируется, — уцелевшие соседи, простые
советские люди, стараются в эти–то минуты и поживиться за его счёт?
Разнообразны виды растления, и не нам в этой главе их охватить. Совокупная жизнь
общества состояла в том, что выдвигались предатели, торжествовали бездарности, а всё
лучшее и честное шло крошевом из–под ножа. Кто укажет мне с 30–х годов по 50–е один
случай на страну, чтобы благородный человек поверг, разгромил, изгнал низменного
склочника? Я утверждаю, что такой случай невозможен, как невозможно ни одному
водопаду в виде исключения падать вверх. Благородный человек ведь не обратится в ГБ, а у
подлеца оно всегда под рукой. И ГБ тоже не остановится ни перед кем, если уж не
остановилось перед Николаем Вавиловым. Так отчего же бы водопад упал вверх?
Это лёгкое торжество низменных людей над благородными кипело чёрной вонючей
мутью в столичной тесноте, — но и под арктическими честными вьюгами, на полярных
станциях— излюбленной картинке 30–х годов, где впору бы ясноглазым гигантам Джека
Лондона курить трубку мира, — зловонило оно и там. На полярной станции острова
Домашнего (Северная Земля) было всего три человека: беспартийный начальник станции
Александр Павлович Бабич, почётный старый полярник; чернорабочий Ерёмин — он же и
единственный партиец, он же и парторг (!) станции; комсомолец (он же и комсорг!)
метеоролог Горяченко, честолюбиво добивавшийся спихнуть начальника и занять его место.
Горяченко роется в личных вещах начальника, ворует документы, угрожает. По Джеку
Лондону полагалось бы двоим мужчинам просто сунуть этого негодяя под лёд. Но нет—
посылается в Главсевморпуть телеграмма Папанину о необходимости сменить работника.
Парторг Ерёмин подписывает эту телеграмму, но тут же кается комсомольцу и вместе с ним
шлёт Папанину партийно–комсомольскую телеграмму обратного содержания. Решение
Папанина: коллектив разложился, снять на берег. За ними приходит ледокол «Садко». На
борту «Садко» комсомолец не теряет времени и даёт материалы судовому комиссару— и тут
же Бабича арестовывают (главное обвинение: хотел… передать немцам ледокол «Садко», —
вот этот самый, на котором они сейчас все плывут…). На берегу его уже сразу сгружают в
КПЗ. (Вообразим на минуту, что судовой комиссар — честный разумный человек, что он
вызывает Бабича, выслушивает и другую сторону. Но это значило бы открыть тайну доноса
возможному врагу! — и через Папанина Горяченко посадил бы судового комиссара. Система
работает безотказно.)
Конечно, в отдельных людях, воспитанных с детства не в пионеротряде и не в
комсомольской ячейке, душа уцелевает. Вдруг на сибирской станции здоровяга–солдат,
увидев эшелон арестантов, бросается купить несколько пачек папирос и уговаривает
конвоиров — передать арестантам (в других местах этой книги мы ещё описываем подобные
случаи). Но этот солдат— наверное, не при службе, отпускник какой–нибудь, и нетрядом
комсорга его части. В своей части он бы не решился, ему бы не поздоровилось. Да может
быть и тут комендантский надзор его ещё притянет.
Ложь как форма существования. Поддавшись ли страху или тронутые корыстью,
завистью, люди, однако, не могут так же быстро поглупеть. У них замутнена душа, но ещё