Page 618 - Архипелаг ГУЛаг

Кононов создал на той стороне добровольческий казачий полк (он сам был донским
казаком). Когда он прибыл в лагерь военнопленных под Могилёвом для вербовки желающих,
то из 5 ООО тамошних пленных— 4000 тут же выразило желание идти к нему, да он их взять
не мог. — В лагере под Тильзитом в том же году половина советских военнопленных— 12
тысяч человек — подписали заявление, что пришла пора превратить войну в
гражданскую.
Мы не забыли и всенародное движение Локтя Брянского: создание автономного
русского самоуправления ещё до прихода немцев и независимо от них, устойчивая
процветающая область из 8 районов, более миллиона жителей. Требования ло–котян были
совершенно отчётливы: русское национальное правительство, русское самоуправление во
всех занятых областях, декларация о независимости России в границах 1938 года и создание
освободительной армии под русским командованием.
С хлебом–солью встречали немцев и донские станицы. Уж они–то не забыли, как их
вырезали коммунисты: всех мужчин с 16 до 65 лет.
В августе 1941 под Лугой ленинградский студент–медик Мартыновский создал
партизанский отряд, главным образом из советских студентов: освобождаться от
коммунизма. В сентябре 1941 подПорховом такой же противокоммунистический отряд из
ленинградских (василеостровских) студентов и солдат, попавших в окружение, сформировал
лейтенант Рутченко, недавний ленинградский аспирант. Но немцы потащили этот отряд
обслуживать свои воинские части.
Населению СССР до 1941 естественно рисовалось: приход иностранной армии —
значит свержение коммунистического режима, никакого другого смысла для нас не могло
быть в таком приходе. Ждали политической программы, освобождающей от большевизма.
Разве от нас — через глушь советской пропаганды, через толщу гитлеровской армии —
легко было поверить, что западные союзники вошли в эту войну не за свободу вообще, а
только за свою западно–европейскую свободу, только против национал–социализма,
получше использовать советские армии, а на том и кончить? Разве не естественней было нам
верить, что наши союзники верны самому принципу свободы— и не покинут нас под
тиранией худшей?.. Правда, именно эти союзники, за которых мы умирали и в Первую
Мировую войну, уже и тогда покинули нашу армию в разгроме, спеша обернуться к своему
благополучию. Но опыт слишком жесток, чтоб усвоиться сердцем.
Справедливо научившись не верить советской пропаганде ни в чём, мы естественно
не верили, что за басни рассказывались о желании нацистов сделать Россию — колонией, а
нас — немецкими рабами, такой глупости нельзя было предположить в головах XX века,
невозможно было поверить, не испытав реально на себе. Ещё ив 1942 году русское
формирование в Осинторфе привлекало больше добровольцев, чем могла принять
развёртываемая часть, на Смоленщине и Белоруссии для самоохраны сельских жителей от
партизан, руководимых Москвой, создалась добровольная стотысячная «народная милиция»
(в испуге запрещённая немцами). Даже и весной 1943 года ещё повсеместное воодушевление
встречало Власова в двух его пропагандистских поездках, смоленской и псковской. Ещё и
тогда население ждало: когда же будет наше независимое правительство и наша независимая
армия? Есть у меня свидетельство из Пожеревицкого района Псковской области, как
крестьянское население радушно относилось к тамошней власовской части: та часть не
грабила, не дебоширила, имела старую русскую форму, помогала в уборке урожая,
воспринималась как русская неколхозная власть. В неё приходили записываться
добровольцы из гражданского населения (как записывались и в Локте к
Воскобойнико–ву), — надо же задуматься: по какой нужде? ведь не из лагеря
военнопленных! — да немцы запрещали власовцам принимать пополнения (пусть–де
записываются в полицаи). Ещё в марте 1943 в лагере военнопленных под Харьковом читали
листовки о власовском движении (тогда мнимом) — и 730 офицеров подписали обращение о
вступлении в русскую освободительную армию, — это с опытом двух полных лет войны,
многие — герои Сталинградской битвы, среди них командиры дивизий, комиссары