Page 681 - Архипелаг ГУЛаг

Вдруг в КВЧ — письмо Тэнно от матери. Да, именно в этот день. Сколько этих роковых
совпадений могут вспомнить арестанты?.. Грустное письмо, но, может быть, закаляющее:
жена ещё в тюрьме, ещё до сих пор не доехала до лагеря. А жена брата требует от брата
прекратить связь с изменником родины.
С едой очень плохо у беглецов: в режимке сидят они на подсосе, собирание хлеба
создало бы подозрение. Но у них расчёт на быстрое продвижение, в посёлке захватить
машину. Однако от мамы в этот же день и посылка— материнское благословение на побег.
Глюкоза в таблетках, макароны, овсяные хлопья — это с собой в портфель. Сигареты — это
выменять на махорку. А одну пачку отнести в санчасть фельдшеру.
И Жданок уже вписан в список освобождённых на сегодня. Это вот зачем. Тэнно идёт в
КВЧ: заболел мой Жданок, сегодня вечером репетиция не состоится, не придём. А в режимке
надзирателю и Лёшке Цыгану: сегодня вечером мы на репетиции, в барак не придём. Итак,
не будут ждать ни там, ни здесь.
Ещё достать надо «катюшу» — кресало с фитилём в трубке, это в побеге лучше спичек.
Ещё надо в последний раз навестить Хафиза в его бараке. Опытный беглец татарин Хафиз
должен был идти в побег вместе с ними. Но потом рассудил, что он стар и на такой побег
будет обузой. Сейчас он— единственный в лагере человек, кто знает об их побеге. Он сидит,
подвернув ноги, на своей вагонке. Шепчет: «Дай Бог вам счастья. Я буду за вас молиться».
Он шепчет ещё по–татарски и водит руками по лицу.
А ещё есть у Тэнно в Экибастузе старый лубянский однокамерник Иван Коверченко.
Он не знает о побеге, но хороший товарищ. Он придурок, живёт в отдельной кабине; у него
беглецы и собирают все свои вещи для скетча. С ним естественно сегодня сварить и крупу,
пришедшую в скудной маминой посылке. Заваривается и чифир. Они сидят за маленьким
пиршеством, двое гостей млея от предстоящего, хозяин— просто от хорошего
воскресенья, — и вдруг в окно видят, как от вахты несут через зону к моргу плохо отёсанный
гроб.
Это — для Пасечника, застреленного на днях.
— Да, — вздыхает Коверченко, — побег бесполезен… (Если б он знал!..)
Коверченко по наитию поднимается, берёт в руки их тутой портфель, ходит важно по
кабинке и заявляет с суровостью:
— Следствию всё известно! Вы собираетесь в побег! Это он шутит. Это он решил
сыграть следователя… Хороша шуточка.
(А может быть, это он тонко намекает: я догадываюсь, братцы. Но — не советую.)
Когда Коверченко уходит, беглецы поддевают костюмы под то, что на них. И номера
все свои отпарывают и наживляют еле–еле, чтобы сорвать одним движением. Кепки без
номеров — в портфель.
Воскресенье кончается. Золотистое солнце заходит. Рослый медлительный Тэнно и
маленький подвижный Жданок набрасывают ещё телогрейки на плечи, берут портфель (уже
в лагере привыкли к этому их чудацкому виду) и идут на свою стартовую площадку —
между бараками, на траву, недалеко от зоны, прямо против вышки. От двух других вышек их
заслоняют бараки. Только вот этот один часовой перед ними. Они расстилают телогрейки,
ложатся на них и играют в шахматы, чтобы часовой привык.
Сереет. Сигнал проверки. Зэки стягиваются к баракам. Уже сумерки, и часовой с
вышки не должен бы различать, что двое остались лежать на траве. У него подходит смена к
концу, он не так уж внимателен. При старом часовом всегда уйти легче.
Проволоку намечено резать не на участке где–то, а прямо у самой вышки, вплотную.
Наверняка часовой больше смотрит за зоной вдаль, чем под ноги себе.
Их головы — у самой травы, к тому же — сумерки, они не видят своего лаза, по
которому сейчас поползут. Но он хорошо присмотрен заранее: сразу за зоной вырыта яма для
столба, в неё можно будет на минуту спрятаться; ещё там дальше — бугорки шлака; и
проходит дорога из конвойного городка в посёлок.
План такой: сейчас же в посёлке брать машину. Остановить, сказать шофёру: