Page 723 - Архипелаг ГУЛаг

национальные центры: украинский, объединённый мусульманский, эстонский, литовский.
Никто их не выбирал, но так справедливо по старшинству, по мудрости, по страданиям они
сложились, что авторитет их для своей нации не оспаривался. Появился и объединяющий
консультативный орган — так сказать, «Совет национальностей».
Тут время оговориться. Не всё было так чисто и гладко, как выглядит, когда
прорисовываешь главное течение. Были соперничающие группы — «умеренных» и
«крайних». Вкрались, конечно, и личные расположения и неприязни, и игра самолюбий у
рвущихся в «вожди». Молодые бычки — «боевики» далеки были от широкого политического
сознания, некоторые склонны были за свою «работу» требовать повышенного питания, для
этого они могли и прямо угрозить повару больничной кухни, то есть потребовать, чтоб их
подкормили за счёт пайка больных, а при отказе повара— и убить его безо всякого
нравственного судьи: ведь навык уже есть, маски и ножи в руках. Одним словом, тут же в
здоровом ядре начинала виться и червоточина— неизменная, не новая, всеисто–рическая
принадлежность всех революционных движений!
А один раз просто была ошибка: хитрый стукач уговорил добродушного работягу
поменяться койками — и работягу зарезали поутру.
Но несмотря на эти отклонения, общее направление было очень чётко выдержано, не
запутаешься. Общественный эффект получился тот, который требовался.
Бригады оставались те же и столько же, но вот что странно: в лагере не стало хватать
бригадиров]— невиданное для ГУЛАГа явление. Сперва их утечка была естественна: один
лёг в больницу, другой ушёл на хоздвор, тому срок подошёл освобождаться. Но всегда в
резерве у нарядчиков была жадная толпа искателей: за кусок сала, за свитер получить
бригадирское место. Теперь же не только не было искателей, но были такие бригадиры,
которые каждый день переминались в ППЧ, прося снимать их поскорей.
Такое начиналось время, что старые бригадирские методы — вгонять работягу в
деревянный бушлат — отпали безнадёжно, а новые изобрести было дано не всем. И скоро до
того уже стало с бригадирами плохо, что нарядчик приходил в бригадную секцию покурить,
поболтать и просто просил: «Ребята, ну нельзя ж без бригадира, безобразие! Ну выберите вы
себе кого–нибудь, мы сразу его проведём».
Это тогда особенно началось, когда бригадиры стали бежать в БУР— прятаться в
каменную тюрьму! Не только они, ной— прорабы–кровопийцы, вроде Адаскина; стукачи,
накануне раскрытия или, как чувствовали, очередные в списке, вдруг дрогнули — и
побежалиі Ещё вчера они храбрились среди людей, ещё вчера они вели себя и говорили так,
как если б одобряли происходящее (а теперь попробуй поговори среди зэков иначе!), ещё
прошлую ночь они ночевали в общем бараке (уж там спали или напряжённо лежали, готовые
отбиваться, и клялись себе, что это последняя такая ночь), — а сегодня исчезли! И даётся
дневальному распоряжение: вещи такого–то отнести в БУР.
Это была новая и жутковато–весёлая пора в жизни Особ–лага! Так–таки не мы
побежали! — они побежали, очищая от себя нас! Небывалое, невозможное на земле время:
человек с нечистой совестью не может спокойно лечь спать! Возмездие приходит не на том
свете, не перед судом истории, а ощутимое живое возмездие заносит над тобой нож на
рассвете. Это можно придумать только в сказке: земля зоны под ногами честных мягка и
тепла, под ногами предателей — колется и пылает! Этого можно пожелать зазонному
пространству— нашей воле, никогда такого времени не видавшей, да, может быть, и не
увидящей.
Мрачный каменный БУР, уже давно расширенный, достроенный, с малыми окошками,
с намордниками, сырой, холодный и тёмный, обнесенный крепким заплотом из
досок–сороковок внахлёст, — БУР, так любовно приготовленный лагерными хозяевами для
отказчиков, для беглецов, для упрямцев, для протестантов, для смелых людей, — вдруг стал
принимать на пенсионный отдых стукачей, кровопийц и держиморд!
Нельзя отказать в остроумии тому, кто первый догадался прибежать к чекистам и за
свою верную долгую службу попросить укрытия от народного гнева в каменном мешке.