Page 747 - Архипелаг ГУЛаг
P. 747

пули? Завтра на работу не выходим!» И так секция за секцией, барак за бараком.
                     Брошена  была  записка  через  стену  и  во  2–й  лагпункт.  Опыт  уже  был,  и  обдумано
               раньше не раз, сумели объявить и там. На 2–м лагпункте, многонациональном, перевешивали
               десятилетники, и у многих сроки шли к концу— однако они присоединились.
                     Утром мужские лагпункты— 3–й и 2–й— на работу не вышли.
                     Такая  повадка—  бастовать,  а  от  казённой  пайки  и  хлёбова  не  отказываться —  всё
               больше  начинала  пониматься  арестантами,  но  всё  меньше —  их  хозяевами.  Придумали:
               надзор и конвой вошли без оружия в забастовавшие лагпункты, в бараки и, вдвоём берясь за
               одного  зэка, —  выталкивали,  выпирали  его  из  барака.  (Система  слишком  гуманная,  так
               пристало  нянчиться  с ворами,  а  не  с врагами  народа.  Но после  расстрела  Берии  никто из
               генералов  и  полковников  не  отваживался  первый  отдать  приказ  стрелять  по  зоне  из
               пулемётов.) Этот труд, однако, себя не оправдал: заключённые шли в уборную, слонялись по
               зоне, только не на развод.
                     Два дня так они выстояли.
                     Простая  мысль —  наказать  того  конвоира,  который  убил  евангелиста,  совсем  не
               казалась хозяевам ни простой, ни правильной. Вместо этого в ночь со второго дня забастовки
               на  третий  ходил  по  баракам,  уверенный  в  своей  безопасности  и  всех  будя  бесцеремонно,
               полковник из Караганды с большой свитой: «Долго думаете волынку тянуть?»          454   И наугад,
               никого не зная тут, тыкал пальцем: «Ты! — выходи!.. Ты! — выходи!.. Ты! — выходи!» И
               этих случайных людей этот доблестный волевой распорядитель отправлял в тюрьму, полагая
               в  том  самый  разумный  ответ  на  «волынку».  Вилл  Розенберг,  латыш,  видя  эту
               бессмысленную расправу, сказал полковнику: «И я пойду!» — «Иди!» — охотно согласился
               полковник. Он даже и не понял, наверно, что это был — протест и против чего тут можно
               было протестовать.
                     В ту же ночь было объявлено, что демократия с питанием кончена и невышедшие на
               работу будут получать штрафной паёк. 2–й лагпункт утром вышел на работу. 3–й не вышел
               ещё  и  в  третье  утро.  Теперь  к  ним  применили  ту  же  тактику  выталкивания,  но  уже
               увеличенными силами: мобилизованы были все офицеры, какие только служили в Кенгире
               или  съехались  туда  на  помощь  и  с  комиссиями.  Офицеры  во  множестве  входили  в
               намеченный барак, ослепляя арестантов мельканием папах и блеском погонов, пробирались,
               нагнувшись,  между  вагонками  и,  не  гнушаясь,  садились  своими  чистыми  брюками  на
               грязные  арестантские  подушки  из  стружек:  «Ну,  подвинься,  подвинься,  ты  же  видишь,  я
               подполковник!»  И  дальше  так,  подбоченясь  и  пересаживаясь,  выталкивали  обладателя
               матраса в проход, а там его за рукава подхватывали надзиратели, толкали дальше к разводу,
               а тех, кто и тут ещё слишком упирался, — в тюрьму. (Ограниченный объём двух кенгирских
               тюрем очень стеснял командование — туда помещалось лишь около полутысячи человек.)
                     Так забастовка была пересилена, не щадя офицерской чести и привилегий. Эта жертва
               вынуждалась  двойственным  временем.  Непонятно  было,  что  же  надо?  и  опасно  было
               ошибиться! Перестаравшись и расстреляв толпу, можно было оказаться подручным Берии.
               Но  недостаравшись  и  не  вытолкнув  энергично  на  работу,  можно  было  оказаться  его  же
               подручным   455 .  К  тому  же  личным  и  массовым  своим  участием  в  подавлении  забастовки
               офицеры МВД как никогда доказали и нужность своих погонов для защиты святого порядка,
               и не–сокрушаемость штатов, и индивидуальную отвагу.


                 454   Слово «волынка» очень прижилось в официальном языке берлинских волнений в июне 1953 года. Если
               простые  люди  где–нибудь  в  Бельгии  добиваются  прыжка  зарплаты,  это  называется  «справедливый  гнев
               народа», если простые люди у нас добиваются чёрного хлеба — это «волынка».

                 455   Полковник Чечев, например, не вынес этой головоломки. После февральских событий в Кенгире он ушёл
               в  отпуск,  затем  след  его  мы  теряем —  и  обнаруживаем  уже  персональным  пенсионером  в  Караганде. —  Не
               знаем,  как  скоро  ушёл  из  Озёрлага  его  начальник  полковник  Евстигнеев.  «Замечательный  руководитель…
               скромный товарищ», он стал заместителем начальника Братской ГЭС. (У Евтушенко его прошлое не отражено.)
   742   743   744   745   746   747   748   749   750   751   752