Page 749 - Архипелаг ГУЛаг

ворам нас уважать?..
Так вот, приехавшие в Кенгир воры уже слышали немного, уже ожидали, что дух
боевой на каторге есть. И прежде чем они осмотрелись и прежде чем слизались с
начальством, — пришли к паханам выдержанные широкоплечие хлопцы, сели поговорить о
жизни и сказали им так: «Мы — представители. Какая в Особых лагерях идёт рубиловка—
вы слышали, а не слышали — расскажем. Ножи теперь делать мы умеем не хуже ваших.
Вас— шестьсот человек, нас— две тысячи шестьсот.
Вы — думайте и выбирайте. Если будете нас давить — мы вас перережем».
Вот этот–то шаг и был мудр и нужен был давно! — повернуться против блатных всем
остриём! увидеть в них— главных врагов!
Конечно, Голубым только и было надо, чтобы такая свалка началась. Но прикинули
воры, что против осмелевшей Пятьдесят Восьмой один к четырём идти им не стоит.
Покровители — всё–таки за зоной, да и хрена ли в этих покровителях? Разве воры их
когда–нибудь уважали? А союз, который предлагали хлопцы, — был весёлой небывалой
авантюрой, да ещё, кажется, открывал и дорожку— через забор в женскую зону.
И ответили воры: «Нет, мы умнее стали. Мы будем с мужиками вместе!»
Эта конференция не записана в историю, и имена участников её не сохранились в
протоколах. А жаль. Ребята были умные.
Ещё в первых же карантинных бараках здоровый контингент отметил своё новоселье
тем, что из тумбочек ива–гонок развёл костры на цементном полу, выпуская дым в окна.
Несогласие же своё с запиранием бараков они выразили, забивая щепками скважины замков.
Две недели воры вели себя как на курорте: выходили на работу, загорали, не работали.
О штрафном пайке начальство, конечно, и не помышляло, но при всех светлых ожиданиях и
зарплату выписывать ворам было не из каких сумм. Однако появились у воров боны, они
приходили в ларёк и покупали. Обнадёжилось начальство, что здоровый элемент
начинает–таки воровать. Но, плохо осведомлённое, оно ошиблось: среди политических
прошёл сбор на выручку воров (это тоже было, наверно, частью конвенции, иначе ворам
неинтересно), оттуда у них были и боны. Случай слишком небывалый, чтобы хозяева могли
о нём догадаться!
Вероятно, новизна и необычность игры очень занимала блатных, особенно малолеток:
вдруг относиться к «фашистам» вежливо, не входить без разрешения в их секции, не
садиться без приглашения на вагонки.
Париж прошлого века называл своих блатных (а у него, видимо, их хватало), сведенных
в гвардию, — мобили. Очень верно схвачено. Это племя такое мобильное, что оно разрывает
оболочку повседневной косной жизни, оно никак не может в ней заключаться в покое.
Установлено было не воровать, неэтично было вкалывать на казённой работе — но что–то
же надо было делать! Воровской молодняк развлекался тем, что срывал с надзирателей
фуражки, во время вечерней проверки джигитовал по крышам бараков и через высокую
стену из 3–го лагпункта во 2–й, сбивал счёт, свистел, улюлюкал, ночами пугал вышки. Они
бы дальше и на женский лагпункт полезли, но по пути был охраняемый хоздвор.
Когда режимные офицеры, или воспитатели, или оперуполномоченные заходили на
дружеское собеседование в барак блатных, воришки–малолетки оскорбляли их лучшие
чувства тем, что в разговоре вытаскивали из их карманов записные книжки, кошельки или с
верхних нар вдруг оборачивали куму фуражку козырьком на затылок — небывалое для
ГУЛАГа обращение! — но и обстановка сложилась невиданная. Воры и раньше всегда
считали своих гулаговских отцов — дураками, они тем больше презирали их всегда, чем те
индюшачее верили в успехи перековки, они до хохота презирали их, выходя на трибуну или
перед микрофон рассказать о начале новой жизни с тачкою в руках. Но до сих пор не надо
было с ними ссориться. А сейчас конвенция с политическими направляла освободившиеся
силы блатных как раз против хозяев.
Так, имея низкий административный рассудок и лишённые высокого человеческого
разума, гулаговские власти сами подготовили кенгирский взрыв: сперва бессмысленными