Page 54 - Белая гвардия

— Юнкер!
Румяный толстый юнкер грохнул ложем у ящика и стал неподвижно.

— К ящику пропускать беспрепятственно командира дивизиона, старшего офицера и
меня. Но никого более. В случае надобности, по приказанию одного из трех, ящик
взломаете, но осторожно, чтобы ни в коем случае не повредить щита.
— Слушаю, господин поручик.

Мышлаевский поравнялся с Турбиным и шепнул:
— Максим-то… видал?

— Господи… видал, видал, — шепнул Турбин.
Командир дивизиона стал у входа в актовый зал, и тысяча огней играла на серебряной
резьбе его шашки. Он поманил Мышлаевского и сказал:
— Ну, вот-с, поручик, я доволен, что вы попали к нам в дивизион. Молодцом.

— Рад стараться, господин полковник.
— Вы еще наладите нам отопление здесь в зале, чтобы отогревать смены юнкеров, а уж
об остальном я позабочусь сам. Накормлю вас и водки достану, в количестве небольшом,
но достаточном, чтобы согреться.

Мышлаевский приятнейшим образом улыбнулся господину полковнику и внушительно
откашлялся:
— Эк… км…

Турбин более не слушал. Наклонившись над балюстрадой, он не отрывал глаз от
белоголовой фигурки, пока она не исчезла внизу. Пустая тоска овладела Турбиным. Тут
же, у холодной балюстрады, с исключительной ясностью перед ним прошло
воспоминание.
…Толпа гимназистов всех возрастов в полном восхищении валила по этому самому
коридору. Коренастый Максим, старший педель, стремительно увлекал две черные
фигурки, открывая чудное шествие.

— Пущай, пущай, пущай, пущай, — бормотал он, — пущай, по случаю радостного
приезда господина попечителя, господин инспектор полюбуются на господина Турбина с
господином Мышлаевским. Это им будет удовольствие. Прямо-таки замечательное
удовольствие!
Надо думать, что последние слова Максима заключали в себе злейшую иронию. Лишь
человеку с извращенным вкусом созерцание господ Турбина и Мышлаевского могло
доставить удовольствие, да еще в радостный час приезда попечителя.

У господина Мышлаевского, ущемленного в левой руке Максима, была наискось
рассечена верхняя губа, и левый рукав висел на нитке. На господине Турбине,
увлекаемом правою, не было пояса, и все пуговицы отлетели не только на блузе, но даже
на разрезе брюк спереди, так что собственное тело и белье господина Турбина
безобразнейшим образом было открыто для взоров.

— Пустите нас, миленький Максим, дорогой, — молили Турбин и Мышлаевский, обращая
по очереди к Максиму угасающие взоры на окровавленных лицах.

— Ура! Волоки его, Макс Преподобный! — кричали сзади взволнованные гимназисты. —
Нет такого закону, чтобы второклассников безнаказанно уродовать!
Ах, боже мой, боже мой! Тогда было солнце, шум и грохот. И Максим тогда был не такой,
как теперь, — белый, скорбный и голодный. У Максима на голове была черная сапожная
щетка, лишь кое-где тронутая нитями проседи, у Максима железные клещи вместо рук,
и на шее медаль величиною с колесо на экипаже… Ах, колесо, колесо. Все-то ты ехало из
деревни «Б», делая N оборотов, и вот приехало в каменную пустоту. Боже, какой холод.