Page 56 - Белая гвардия

7
Глубокою ночью угольная тьма залегла на террасах лучшего места в мире —
Владимирской горки. Кирпичные дорожки и аллеи были скрыты под нескончаемым
пухлым пластом нетронутого снега.

Ни одна душа в Городе, ни одна нога не беспокоила зимою многоэтажного массива. Кто
пойдет на Горку ночью, да еще в такое время? Да страшно там просто! И храбрый
человек не пойдет. Да и делать там нечего. Одно всего освещенное место: стоит на
страшном тяжелом постаменте уже сто лет чугунный черный Владимир и держит в руке,
стоймя, трехсаженный крест. Каждый вечер, лишь окутают сумерки обвалы, скаты и
террасы, зажигается крест и горит всю ночь. И далеко виден, верст за сорок виден в
черных далях, ведущих к Москве. Но тут освещает немного, падает, задев зелено-черный
бок постамента, бледный электрический свет, вырывает из тьмы балюстраду и кусок
решетки, окаймляющей среднюю террасу. Больше ничего. А уж дальше, дальше!..
Полная тьма. Деревья во тьме, странные, как люстры в кисее, стоят в шапках снега, и
сугробы кругом по самое горло. Жуть.

Ну, понятное дело, ни один человек и не потащится сюда. Даже самый отважный.
Незачем, самое главное. Совсем другое дело в Городе. Ночь тревожная, важная, военная
ночь. Фонари горят бусинами. Немцы спят, но вполглаза спят. В самом темном переулке
вдруг рождается голубой конус.
— Halt!

Хруст… Хруст… посредине улицы ползут пешки в тазах. Черные наушники… Хруст…
Винтовочки не за плечами, а на руку. С немцами шутки шутить нельзя, пока что… Что
бы там ни было, а немцы — штука серьезная. Похожи на навозных жуков.
— Докумиэнт!

— Halt!
Конус из фонарика. Эгей!..

И вот тяжелая черная лакированная машина, впереди четыре огня. Не простая машина,
потому что вслед за зеркальной кареткой скачет облегченной рысью конвой — восемь
конных. Но немцам это все равно. И машине кричат:

— Halt!

— Куда? Кто? Зачем?
— Командующий, генерал от кавалерии Белоруков.

Ну, это, конечно, другое дело. Это, пожалуйста. В стеклах кареты, в глубине, бледное
усатое лицо. Неясный блеск на плечах генеральской шинели. И тазы немецкие
козырнули. Правда, в глубине души им все равно, что командующий Белоруков, что
Петлюра, что предводитель зулусов в этой паршивой стране. Но тем не менее… У
зулусов жить — по-зулусьи выть. Козырнули тазы. Международная вежливость, как
говорится.

Ночь важная, военная. Из окон мадам Анжу падают лучи света. В лучах дамские шляпы,
и корсеты, и панталоны, и севастопольские пушки. И ходит, ходит маятник-юнкер,
зябнет, штыком чертит императорский вензель. И там, в Александровской гимназии,
льют шары, как на балу. Мышлаевский, подкрепившись водкой в количестве
достаточном, ходит, ходит, на Александра Благословенного поглядывает, на ящик с
выключателями посматривает. В гимназии довольно весело и важно. В караулах как-
никак восемь пулеметов и юнкера — это вам не студенты!.. Они, знаете ли, драться
будут. Глаза у Мышлаевского, как у кролика, — красные. Которая уж ночь и сна мало, а
водки много и тревоги порядочно. Ну, в Городе с тревогою пока что легко справиться.
Ежели ты человек чистый, пожалуйста, гуляй. Правда, раз пять остановят. Но если
документы налицо, иди себе, пожалуйста. Удивительно, что ночью шляешься, но иди…