Page 58 - Белая гвардия

офицерам, слоняющимся в зале с аляповатыми стульями и в зале соседнем, вышедший
германец рассказал по-немецки, что майор фон Шратт, разряжая револьвер, нечаянно
ранил себя в шею и что его сейчас срочно нужно отправить в германский госпиталь. Где-
то звенел телефон, еще где-то пела птичка — пиу! Затем к боковому подъезду дворца,
пройдя через стрельчатые резные ворота, подошла германская бесшумная машина с
красным крестом, и закутанного в марлю, наглухо запакованного в шинель
таинственного майора фон Шратта вынесли на носилках и, откинув стенку специальной
машины, заложили в нее. Ушла машина, раз глухо рявкнув на повороте при выезде из
ворот.
Во дворце же продолжалась до самого утра суетня и тревога, горели огни в залах
портретных и в залах золоченых, часто звенел телефон, и лица у лакеев стали как будто
наглыми, и в глазах заиграли веселые огни…

В маленькой узкой комнатке, в первом этаже дворца у телефонного аппарата оказался
человек в форме артиллерийского полковника. Он осторожно прикрыл дверь в
маленькую обеленную, совсем не похожую на дворцовую, аппаратную комнату и лишь
тогда взялся за трубку. Он попросил бессонную барышню на станции дать ему номер
212. И, получив его, сказал «мерси», строго и тревожно сдвинув брови, и спросил
интимно и глуховато:

— Это штаб мортирного дивизиона?

Увы, увы! Полковнику Малышеву не пришлось спать до половины седьмого, как он
рассчитывал. В четыре часа ночи птичка в магазине мадам Анжу запела чрезвычайно
настойчиво, и дежурный юнкер вынужден был господина полковника разбудить.
Господин полковник проснулся с замечательной быстротой и сразу и остро стал
соображать, словно вовсе никогда и не спал. И в претензии на юнкера за прерванный
сон господин полковник не был. Мотоциклетка увлекла его в начале пятого утра куда-то,
а когда к пяти полковник вернулся к мадам Анжу, он так же тревожно и строго в боевой
нахмуренной думе сдвинул свои брови, как и тот полковник во дворце, который из
аппаратной вызывал мортирный дивизион.

В семь часов на Бородинском поле, освещенном розоватыми шарами, стояла, пожимаясь
от предрассветного холода, гудя и ворча говором, та же растянутая гусеница, что
поднималась по лестнице к портрету Александра. Штабс-капитан Студзинский стоял
поодаль ее в группе офицеров и молчал. Странное дело, в глазах его был тот же
косоватый отблеск тревоги, как и у полковника Малышева, начиная с четырех часов
утра. Но всякий, кто увидал бы и полковника и штабс-капитана в эту знаменитую ночь,
мог бы сразу и уверенно сказать, в чем разница: у Студзинского в глазах — тревога
предчувствия, а у Малышева в глазах тревога определенная, когда все уже совершенно
ясно, понятно и погано. У Студзинского из-за обшлага его шинели торчал длинный
список артиллеристов дивизиона. Студзинский только что произвел перекличку и
убедился, что двадцати человек не хватает. Поэтому список носил на себе след резкого
движения штабс-капитанских пальцев: он был скомкан.

В похолодевшем зале вились дымки — в офицерской группе курили.
Минута в минуту, в семь часов перед строем появился полковник Малышев, и, как
предыдущим днем, его встретил приветственный грохот в зале. Господин полковник, как
и в предыдущий день, был опоясан серебряной шашкой, но в силу каких-то причин
тысяча огней уже не играла на серебряной резьбе. На правом бедре у полковника
покоился револьвер в кобуре, и означенная кобура, вероятно, вследствие
несвойственной полковнику Малышеву рассеянности, была расстегнута.

Полковник выступил перед дивизионом, левую руку в перчатке положил на эфес шашки,
а правую без перчатки нежно наложил на кобуру и произнес следующие слова:
— Приказываю господам офицерам и артиллеристам мортирного дивизиона слушать
внимательно то, что я им скажу! За ночь в нашем положении, в положении армии, и я бы
сказал, в государственном положении на Украине произошли резкие и внезапные