Page 55 - Белая гвардия

Нужно защищать теперь… Но что? Пустоту? Гул шагов?.. Разве ты, ты, Александр,
спасешь Бородинскими полками гибнущий дом? Оживи, сведи их с полотна! Они побили
бы Петлюру.
Ноги Турбина понесли его вниз сами собой. «Максим»! — хотелось ему крикнуть, потом
он стал останавливаться и совсем остановился. Представил себе Максима внизу, в
подвальной квартирке, где жили сторожа. Наверное, трясется у печки, все забыл и еще
будет плакать. А тут и так тоски по самое горло. Плюнуть надо на все это. Довольно
сентиментальничать. Просентиментальничали свою жизнь. Довольно.

И все-таки, когда Турбин отпустил фельдшеров, он оказался в пустом сумеречном
классе. Угольными пятнами глядели со стен доски. И парты стояли рядами. Он не
удержался, поднял крышку и присел. Трудно, тяжело, неудобно. Как близка черная
доска. Да, клянусь, клянусь, тот самый класс или соседний, потому что вон из окна тот
самый вид на Город. Вон черная умершая громада университета. Стрела бульвара в
белых огнях, коробки домов, провалы тьмы, стены, высь небес…
А в окнах настоящая опера «Ночь под рождество», снег и огонечки, дрожат и мерцают…
«Желал бы я знать, почему стреляют в Святошине?» И безобидно, и далеко, пушки, как в
вату, бу-у, бу-у…
— Довольно.

Турбин опустил крышку парты, вышел в коридор и мимо караулов ушел через вестибюль
на улицу. В парадном подъезде стоял пулемет. Прохожих на улице было мало, и шел
крупный снег.

Господин полковник провел хлопотливую ночь. Много рейсов совершил он между
гимназией и находящейся в двух шагах от нее мадам Анжу. К полуночи машина хорошо
работала и полным ходом. В гимназии, тихонько шипя, изливали розовый свет
калильные фонари в шарах. Зал значительно потеплел, потому что весь вечер и всю ночь
бушевало пламя в старинных печах в библиотечных приделах зала.

Юнкера, под командою Мышлаевского, «Отечественными записками» и «Библиотекой
для чтения» за 1863 год разожгли белые печи и потом всю ночь непрерывно, гремя
топорами, старыми партами топили их. Судзинский и Мышлаевский, приняв по два
стакана спирта (господин полковник сдержал свое обещание и доставил его в
количестве достаточном, чтобы согреться, именно — полведра), сменяясь, спали по два
часа вповалку с юнкерами, на шинелях у печек, и багровые огни и тени играли на их
лицах. Потом вставали, всю ночь ходили от караула к караулу, проверяя посты. И Карась
с юнкерами-пулеметчиками дежурил у выходов в сад. И в бараньих тулупах, сменяясь
каждый час, стояли четверо юнкеров у толстомордых мортир.

У мадам Анжу печка раскалилась, как черт, в трубах звенело и несло, один из юнкеров
стоял на часах у двери, не спуская глаз с мотоциклетки у подъезда, и пять юнкеров
мертво спали в магазине, расстелив шинели. К часу ночи господин полковник
окончательно обосновался у мадам Анжу, зевал, но еще не ложился, все время беседуя с
кем-то по телефону. А в два часа ночи, свистя, подъехала мотоциклетка, и из нее вылез
военный человек в серой шинели.
— Пропустить. Это ко мне.

Человек доставил полковнику объемистый узел в простыне, перевязанный крест-накрест
веревкою. Господин полковник собственноручно запрятал его в маленькую каморочку,
находящуюся в приделе магазина, и запер ее на висячий замок. Серый человек покатил
на мотоциклетке обратно, а господин полковник перешел на галерею и там, разложив
шинель и положив под голову груду лоскутов, лег и, приказав дежурному юнкеру
разбудить себя ровно в шесть с половиной, заснул.