Page 60 - Белая гвардия

Воцарилось молчание, и у Мышлаевского резко насторожился взор. Было похоже, что
какая-то мысль уже проскочила в его голове, и он ждал уже от господина полковника
вещей важных и еще более интересных, чем те, которые тот уже сообщил.
— Да, да, — заговорил полковник, дергая щекой, — да, да… Хорош бы я был, если бы
пошел в бой с таким составом, который мне послал господь бог. Очень был бы хорош! Но
то, что простительно добровольцу-студенту, юноше-юнкеру, в крайнем случае,
прапорщику, ни в коем случае не простительно вам, господин штабс-капитан!

При этом полковник вонзил в Студзинского исключительной резкости взор. В глазах у
господина полковника по адресу Студзинского прыгали искры настоящего раздражения.
Опять стала тишина.
— Ну, так вот-с, — продолжал полковник. — В жизнь свою не митинговал, а, видно,
сейчас придется. Что ж, помитингуем! Ну, так вот-с: правда, ваша попытка арестовать
своего командира обличает в вас хороших патриотов, но она же показывает, что вы э…
офицеры, как бы выразиться? неопытные! Коротко: времени у меня нет, и, уверяю вас, —
зловеще и значительно подчеркнул полковник, — и у вас тоже. Вопрос: кого желаете
защищать?
Молчание.

— Кого желаете защищать, я спрашиваю? — грозно повторил полковник.
Мышлаевский с искрами огромного и теплого интереса выдвинулся из группы, козырнул
и молвил:
— Гетмана обязаны защищать, господин полковник.

— Гетмана? — переспросил полковник. — Отлично-с. Дивизион, смирно! — вдруг
рявкнул он так, что дивизион инстинктивно дрогнул. — Слушать!! Гетман сегодня около
четырех часов утра, позорно бросив нас всех на произвол судьбы, бежал! Бежал, как
последняя каналья и трус! Сегодня же, через час после гетмана, бежал туда же, куда и
гетман, то есть в германский поезд, командующий нашей армией генерал от кавалерии
Белоруков. Не позже чем через несколько часов мы будем свидетелями катастрофы,
когда обманутые и втянутые в авантюру люди вроде вас будут перебиты, как собаки.
Слушайте: у Петлюры на подступах к городу свыше чем стотысячная армия, и
завтрашний день… да что я говорю, не завтрашний, а сегодняшний, — полковник указал
рукой на окно, где уже начинал синеть покров над городом, — разрозненные, разбитые
части несчастных офицеров и юнкеров, брошенные штабными мерзавцами и этими
двумя прохвостами, которых следовало бы повесить, встретятся с прекрасно
вооруженными и превышающими их в двадцать раз численностью войсками Петлюры…
Слушайте, дети мои! — вдруг сорвавшимся голосом крикнул полковник Малышев, по
возрасту годившийся никак не в отцы, а лишь в старшие братья всем стоящим под
штыками, — слушайте! Я, кадровый офицер, вынесший войну с германцами, чему
свидетель штабс-капитан Студзинский, на свою совесть беру и ответственность все!..
все! вас предупреждаю! Вас посылаю домой!! Понятно? — прокричал он.

— Да… а… га, — ответила масса, и штыки ее закачались. И затем громко и судорожно
заплакал во второй шеренге какой-то юнкер.
Штабс-капитан Студзинский совершенно неожиданно для всего дивизиона, а вероятно, и
для самого себя, странным, не офицерским, жестом ткнул руками в перчатках в глаза,
причем дивизионный список упал на пол, и заплакал.

Тогда, заразившись от него, зарыдали еще многие юнкера, шеренги сразу развалились, и
голос Радамеса-Мышлаевского, покрывая нестройный гвалт, рявкнул трубачу:

— Юнкер Павловский! Бейте отбой!!

— Господин полковник, разрешите поджечь здание гимназии? — светло глядя на
полковника, сказал Мышлаевский.

— Не разрешаю, — вежливо и спокойно ответил ему Малышев.