Page 93 - Белая гвардия

— Ты спи, — я не буду спать.
И сейчас же после этого заснул как мертвый, одетым, на кровати. Елена же не спала до
рассвета и все слушала и слушала, не раздастся ли звонок. Но не было никакого звонка,
и старший брат Алексей пропал.

Уставшему, разбитому человеку спать нужно, и уж одиннадцать часов, а все спится и
спится… Оригинально спится, я вам доложу! Сапоги мешают, пояс впился под ребра,
ворот душит, и кошмар уселся лапками на груди.
Николка завалился головой навзничь, лицо побагровело, из горла свист… Свист!.. Снег и
паутина какая-то… Ну, кругом паутина, черт, ее дери! Самое главное пробраться сквозь
эту паутину, а то она, проклятая, нарастает, нарастает и подбирается к самому лицу. И
чего доброго, окутает так, что и не выберешься! Так и задохнешься. За сетью паутины
чистейший снег, сколько угодно, целые равнины. Вот на этот снег нужно выбраться, и
поскорее, потому что чей-то голос как будто где-то ахнул: «Никол!» И тут, вообразите,
поймалась в эту паутину какая-то бойкая птица и застучала… Ти-ки-тики, тики, тики.
Фью. Фи-у! Тики! Тики. Фу ты, черт! Ее самое не видно, но свистит где-то близко, и еще
кто-то плачется на свою судьбу, и опять голос: «Ник! Ник! Николка!!»

— Эх! — крякнул Николка, разодрал паутину и разом сел, всклокоченный, растерзанный,
с бляхой на боку. Светлые волосы стали дыбом, словно кто-то Николку долго трепал.

— Кто? Кто? Кто? — в ужасе спросил Николка, ничего не понимая.
— Кто. Кто, кто, кто, кто, кто, так! так!.. Фи-ти! Фи-у! Фьюх! — ответила паутина, и
скорбный голос сказал, полный внутренних слез:
— Да, с любовником!

Николка в ужасе прижался к стене и уставился на видение. Видение было в коричневом
френче, коричневых же штанах-галифе и сапогах с желтыми жокейскими отворотами.
Глаза, мутные и скорбные, глядели из глубочайших орбит невероятно огромной головы,
коротко остриженной. Несомненно, оно было молодо, видение-то, но кожа у него была на
лице старческая, серенькая, и зубы глядели кривые и желтые. В руках у видения
находилась большая клетка с накинутым на нее черным платком и распечатанное
голубое письмо…

«Это я еще не проснулся», — сообразил Николка и сделал движение рукой, стараясь
разодрать видение, как паутину, и пребольно ткнулся пальцами в прутья. В черной
клетке тотчас, как взбесилась, закричала птица и засвистала, и затарахтела.

— Николка! — где-то далеко-далеко прокричал Еленин голос в тревоге.
«Господи Иисусе, — подумал Николка, — нет, я проснулся, но сразу же сошел с ума, и
знаю отчего — от военного переутомления. Боже мой! И вижу уже чепуху… а пальцы?
Боже! Алексей не вернулся… ах, да… он не вернулся… убили… ой, ой, ой!»
— С любовником на том самом диване, — сказало видение трагическим голосом, — на
котором я читал ей стихи.
Видение оборачивалось к двери, очевидно, к какому-то слушателю, но потом
окончательно устремилось к Николке:
— Да-с, на этом самом диване… Они теперь сидят и целуются… после векселей на
семьдесят пять тысяч, которые я подписал не задумываясь, как джентльмен. Ибо
джентльменом был и им останусь всегда. Пусть целуются!

«О, ей, ей», — подумал Николка. Глаза его выкатились и спина похолодела.
— Впрочем, извиняюсь, — сказало видение, все более и более выходя из зыбкого,
сонного тумана и превращаясь в настоящее живое тело, — вам, вероятно, не совсем
ясно? Так не угодно ли, вот письмо, — оно вам все объяснит. Я не скрываю своего позора
ни от кого, как джентльмен.