Page 105 - Чевенгур
P. 105

— ни черта не жили, все для других людей путей искали.
                     — Почему  это  нынче  в  городе  дома  передвигают  и  сады  на  руках  носят? —
               разглядывал Копенкин.
                     — А сегодня субботник, — объяснил Чепурный. — Люди в Чевенгур прибыли пешим
               ходом и усердствуют, чтоб жить в товарищеской тесноте.
                     У  Чепурного  не  было  определенного  местожительства,  как  и  у  всех  чевенгурцев.
               Благодаря  таким  условиям Чепурный  и  Копенкин остановились  в одном  кирпичном  доме,
               который  участники  субботника  не  могли  стронуть  с  места.  В  кухне  спали  на  сумках  два
               человека,  похожие  на  странников,  а  третий  искусственно  жарил  картошку,  употребляя
               вместо постного масла воду из холодного чайника.
                     — Товарищ Пиюся! — обратился к этому человеку Чепурный.
                     — Тебе чего?
                     — Ты не знаешь, где теперь товарищ Прокофий находится?
                     Пиюся не спешил отвечать на такой мелкий вопрос и боролся с горевшей картошкой.
                     — С бабой твоей где-нибудь находится, — сказал он.
                     — Ты  оставайся  здесь, —  сказал  Копенкину  Чепурный, —  а  я  пойду  Клабздюшу
               поищу: дюже женщина милая!
                     Копенкин разнуздался от одежды, постелил ее на пол и лег полуголым, а неотлучное
               оружие сложил горкой рядом с собой. Хотя в Чевенгуре было тепло и пахло товарищеским
               духом, Копенкин, быть может от утомления, чувствовал себя печальным и сердце его тянуло
               ехать куда-то дальше. Пока что он не заметил в Чевенгуре явного и очевидного социализма
               — той трогательной, но твердой и нравоучительной красоты среди природы, где бы могла
               родиться вторая маленькая Роза Люксембург либо научно воскреснуть первая, погибшая в
               германской  буржуазной  земле.  Копенкин  уже  спрашивал  Чепурного  —  что  же  делать  в
               Чевенгуре?  И  тот  ответил:  ничего,  у  нас  нет  нужды  и  занятий  —  будешь  себе  внутренне
               жить! У нас в Чевенгуре хорошо — мы мобилизовали солнце на вечную работу, а общество
               распустили навсегда!
                     Копенкин видел, что он глупей Чепурного, и безответно молчал. Еще раньше того, в
               дороге, он робко поинтересовался: чем бы занималась у них Роза Люксембург? Чепурный на
               это особого  ничего  не  сообщил,  сказал  только:  вот  приедем  в  Чевенгур,  спроси  у  нашего
               Прокофия — он все может ясно выражать, а я только даю ему руководящее революционное
               предчувствие! Ты думаешь:  я своими словами с тобой разговаривал? Нет, меня Прокофий
               научил!
                     Пиюся  изжарил  наконец  картошку  на  воде  и стал  будить  двоих  спящих  странников.
               Копенкин  тоже  поднялся  поесть  немного,  чтобы  при  полном  желудке,  после  еды,  скорей
               уснуть и перестать печалиться.
                     — Правда, что хорошо в Чевенгуре люди живут? — спросил он у Пиюси.
                     — Не жалуются! — не спеша ответил тот.
                     — А где ж тут есть социализм?
                     — Тебе на новый глаз видней, — неохотно объяснял Пиюся.
                     — Чепурный говорит, что мы от привычки ни свободы, ни блага не видим  —  мы-то
               ведь здешние, два года тут живем.
                     — А раньше кто тут жил?
                     — Раньше буржуи жили. Для них мы с Чепурным второе пришествие организовали.
                     — Да ведь теперь — наука, разве это мыслимо?
                     — А то нет?
                     — Да как же так? Говори круглей?
                     — А что я тебе — сочинитель, что ль? Был просто внезапный случай, по распоряженью
               обычайки.
                     — Чрезвычайки?
                     — Ну да.
                     — Ага, — смутно понял Копенкин. — Это вполне правильно.
   100   101   102   103   104   105   106   107   108   109   110