Page 110 - Чевенгур
P. 110

день в кругу товарищей. Завтра у них труда и занятий уже не будет, потому что в Чевенгуре
               за всех и для каждого работало единственное солнце, объявленное в Чевенгуре всемирным
               пролетарием.  Занятия  же  людей  были  не  обязательными, —  по  наущению  Чепурного
               Прокофий дал труду специальное толкование, где труд раз навсегда объявлялся пережитком
               жадности  и  эксплуатационно-животным  сладострастием,  потому  что  труд  способствует
               происхождению имущества, а имущество — угнетению; но само солнце отпускает людям на
               жизнь вполне достаточные нормальные пайки, и всякое их увеличение  — за счет нарочной
               людской  работы  —  идет  в  костер  классовой  войны,  ибо  создаются  лишние  вредные
               предметы. Однако каждую субботу люди в Чевенгуре трудились, чему и удивился Копенкин,
               немного разгадавший солнечную систему жизни в Чевенгуре.
                     — Так это не труд — это субботники! — объяснил Чепурный.
                     — Прокофий тут правильно меня понял и дал великую фразу.
                     — Он  что  —  твой  отгадчик,  что  ль? —  не  доверяя  Прокофию,  поинтересовался
               Копенкин.
                     — Да нет  — так он: своей узкой мыслью мои великие чувства ослабляет. Но парень
               словесный, без него я бы жил в немых мучениях… А в субботниках никакого производства
               имущества  нету, —  разве  я  допущу? —  просто  себе  идет  добровольная  порча
               мелкобуржуазного наследства. Какое же тебе тут угнетение, скажи пожалуйста!
                     — Нету, — искренне согласился Копенкин.
                     В сарае, вытащенном на середину улицы, Чепурный и Копенкин решили заночевать.
                     — Ты бы к своей Клавдюше шел, — посоветовал Копенкин. — Женщину огорчаешь!
                     — Ее Прокофий в неизвестное место увел: пусть порадуется
                     — все мы одинаковые пролетарии. Мне Прокофий объяснил, что я не лучше его.
                     — Так ты же сам говорил, что у тебя великое чувство, а такой человек для женщины
               туже!
                     Чепурный  озадачился:  действительно,  выходит  так!  Но  у  него  болело  сердце,  и  он
               сегодня мог думать.
                     — У  меня,  товарищ  Копенкин,  то  великое  чувство  в  груди  болит,  а  не  в  молодых
               местах.
                     — Ага, — сказал Копенкин, — ну тогда отдыхай со мной: я тоже на сердце плох!
                     Пролетарская  Сила  прожевала  траву,  которую  ей  накосил  Копенкин  на  городской
               площади, и в полночь тоже прилегла на пол сарая. Лошадь спала, как некоторые дети  — с
               полуоткрытыми глазами и с сонной кротостью глядела ими на Копенкина, который сейчас не
               имел сознания и лишь стонал от грустного, почерневшего чувства забвения.
                     Коммунизм Чевенгура был беззащитен в эти степные темные часы, потому что люди
               заращивали силою сна усталость от дневной внутренней жизни и на время прекратили свои
               убеждения.
                     Чевенгур  просыпался  поздно;  его  жители  отдыхали  от  веков  угнетения  и  не  могли
               отдохнуть.  Революция  завоевала  Чевенгурскому  уезду  сны  и  главной  профессией  сделала
               душу.
                     Чевенгурский  пешеход  Луй  шел  в  губернию  полным  шагом,  имея  при  себе  письмо
               Дванову, а на втором месте — сухари и берестяной жбанчик воды, которая нагревалась на
               теле. Он тронулся, когда встали только муравьи да куры, а солнце заголило небо еще не до
               самых  последних  мест.  От  ходьбы  и  увлекающей  свежести  воздуха  Луя  оставили  всякие
               сомнения мысли и вожделения; его растрачивала дорога и освобождала от излишней вредной
               жизни. Еще в юности он своими силами додумался — отчего летит камень: потому что он от
               радости  движения  делается  легче  воздуха.  Не  зная  букв  и  книг,  Луй  убедился,  что
               коммунизм  должен  быть  непрерывным  движением  людей  в  даль  земли.  Он  сколько  раз
               говорил Чепурному, чтобы тот объявил коммунизм странствием и снял Чевенгур с вечной
               оседлости.
                     — На  кого  похож  человек  —  на  коня  или  на  дерево:  объявите  мне  по  совести? —
               спрашивал он в ревкоме, тоскуя от коротких уличных дорог.
   105   106   107   108   109   110   111   112   113   114   115