Page 109 - Чевенгур

— У него, товарищ, кровь в голове думает, а у твоего Прокофия — кость, — гордо и
раздельно объяснил Копенкин. — Понятно тебе хоть раз?.. На бланок — отправляй в ход
товарища Луя.
Чепурный при напряжении мысли ничего не мог выдумать — вспоминал одни
забвенные бесполезные события, не дающие никакого чувства истины. То его разуму были
видны костелы в лесу, пройденные маршем в царскую войну, то сидела девочка-сиротка на
канаве и ела купыри; но когда эта девочка, бесполезно хранимая в душе Чепурного, была
встречена в жизни — теперь навеки неизвестно; и жива ли она в общем — тоже немыслимо
сказать; быть может, та девочка была Клавдюшей — тогда она, действительно, отлично
хороша и с ней грустно разлучаться.
— Чего глядишь, как болящий? — спросил Копенкин.
— Так, товарищ Копенкин, — с печальной усталостью произнес Чепурный. — Во мне
вся жизнь облаками несется!
— А надо, чтоб она тучей шла, — оттого тебе, я вижу, и неможется, — сочувственно
упрекнул Копенкин. — Пойдем отсюда на свежее место: здесь сырым богом каким-то
воняет.
— Пойдем. Бери своего коня, — облегченно сказал Японец.
— На открытом месте я буду сильней.
Выйдя наружу, Копенкин показал Японцу надпись на храме-ревкоме: «Приидите ко
мне все труждающиеся».
— Перемажь по-советски!
— Некому фразу выдумать, товарищ Копенкин.
— А Прокофию дай!
— Не так он углублен — не осилит; подлежащее знает, а сказуемое позабыл. Я твоего
Дванова секретарем возьму, а Прокофий пускай свободно шалит… А скажи, пожалуйста,
чем тебе та фраза не мила — целиком против капитализма говорит…
Копенкин жутко нахмурился.
— По-твоему, бог тебе единолично все массы успокоит? Это буржуазный подход,
товарищ Чепурный. Революционная масса сама может успокоиться, когда поднимется!
Чепурный глядел на Чевенгур, заключивший в себе его идею. Начинался тихий вечер,
он походил на душевное сомнение Чепурного, на предчувствие, которое не способно
истощиться мыслью и успокоиться. Чепурный не знал, что существует всеобщая истина и
смысл жизни — он видел слишком много разнообразных людей, чтобы они могли следовать
одному закону. Некогда Прокофий предложил Чепурному ввести в Чевенгуре науку и
просвещение, но тот отклонил такие попытки без всякой надежды. «Что ты, — сказал он
Прокофию, — иль не знаешь — какая наука? Она же всей буржуазии даст обратный поворот:
любой капиталист станет ученым и будет порошком организмы солить, а ты считайся с ним!
И потом наука только развивается, а чем кончится — неизвестно».
Чепурный на фронтах сильно болел и на память изучил медицину, поэтому после
выздоровления он сразу выдержал экзамен на ротного фельдшера, но к докторам относился
как к умственным эксплуататорам.
— Как ты думаешь? — спросил он у Копенкина. — Твой Дванов науку у нас не введет?
— Он мне про то не сказывал: его дело один коммунизм.
— А то я боюсь, — сознался Чепурный, стараясь думать, но к месту вспомнил Прошку,
который в точном смысле изложил его подозрение к науке. — Прокофий под моим
руководством сформулировал, что ум такое же имущество, как и дом, а стало быть, он будет
угнетать ненаучных и ослабелых…
— Тогда ты вооружи дураков, — нашел выход Копенкин. — Пускай тогда умный
полезет к нему с порошком! Вот я — ты думаешь, что? — я тоже, брат, дурак, однако живу
вполне свободно.
По улицам Чевенгура проходили люди. Некоторые из них сегодня передвигали дома,
другие перетаскивали на руках сады. И вот они шли отдыхать, разговаривать и доживать