Page 111 - Чевенгур

— На высшее! — выдумал Прокофий. — На открытый океан, дорогой товарищ, и на
гармонию схем!
Луй не видел, кроме рек и озер, другой воды, гармонии же знал только двухрядки.
— А пожалуй, на коня человек больше схож, — заявил Чепурный, вспоминая знакомых
лошадей.
— Понимаю, — продолжая чувства Чепурного, сказал Прокофий. — У коня есть грудь
с сердцем и благородное лицо с глазами, но у дерева того нет!
— Вот именно, Прош! — обрадовался Чепурный.
— Я ж и говорю! — подтвердил Прокофий.
— Совершенно верно! — заключительно одобрил Чепурный.
Луй удовлетворился и предложил ревкому немедленно стронуть Чевенгур в даль.
«Надо, чтобы человека ветром поливало, — убеждал Луй, — иначе он тебе опять угнетением
слабосильного займется, либо само собою все усохнет, затоскует — знаешь как? А в дороге
дружбы никому не миновать — и коммунизму делов хватит!»
Чепурный заставил Прокофия четко записать предложение Луя, а затем это
предложение обсуждалось на заседании ревкома. Чепурный, чуя коренную правду Луя,
однако, не давал Прокофию своих руководящих предчувствий, и заседание тяжело
трудилось весь весенний день. Тогда Прокофий выдумал формальный отвод делу Луя: «В
виду грядущей эпохи войн и революций считать движение людей неотложным признаком
коммунизма, а именно: броситься всем населением уезда на капитализм, когда у него
всецело созреет кризис, и впредь не останавливать победного пути, закаляя людей в чувстве
товарищества на дорогах всего земного шара; пока же коммунизм следует ограничивать
завоеванной у буржуазии площадью, чтоб нам было чем управлять».
— Нет, товарищи, — не согласился рассудительный Луй. — На оседлости коммунизм
никак не состоится: нет ему ни врага, ни радости!
Прокофий наблюдал внимательно слушающего Чепурного, не разгадывая его
колеблющихся чувств.
— Товарищ Чепурный, — попробовал решить Прокофий. — Ведь освобождение
рабочих — дело самих рабочих! Пусть Луй уходит и постепенно освобождается! При чем
тут мы?
— Правильно! — резко заключил Чепурный. — Ходи, Луй: движение — дело массы,
мы у нее под ногами не мешаемся!
— Ну, спасибо, — поклонился ревкому Луй и ушел искать необходимости куда-нибудь
отправиться из Чевенгура.
Заметив однажды Копенкина на толстом коне, Луй сразу засовестился, потому что
Копенкин куда-то едет, а он, Луй, живет на неподвижном месте; и Луй еще больше и
подальше захотел уйти из города, а до отхода задумал сделать Копенкину что-нибудь
сочувственное, но нечем было — в Чевенгуре нет вещей для подарков: можно только
попоить лошадь Копенкина, Копенкин же строго не подпускал к ней посторонних и поил ее
лично. И нынче Луй жалел, что много домов и веществ на свете, не хватает только тех
самых, которые обозначают содружество людей.
После губернии Луй решил не возвращаться в Чевенгур и добраться до самого
Петрограда, а там — поступить во флот и отправиться в плавание, всюду наблюдая землю,
моря и людей как сплошное питание своей братской души. На водоразделе, откуда были
видны чевенгурские долины, Луй оглянулся на город и на утренний свет:
— Прощай, коммунизм и товарищи! Жив буду — всякого из вас припомню!
Копенкин разминал Пролетарскую Силу за чертою города и заметил Луя на высоком
месте.
«Должно быть, бродяга, на Харьков поворачивает, — про себя решил Копенкин. —
Упущу я с ними золотые дни революции!» — и пустил коня степным маршем в город, чтобы
окончательно, и сегодня же, проверить весь коммунизм и принять свои меры.
От передвижки домов улицы в Чевенгуре исчезли — все постройки стояли не на месте,