Page 79 - Чевенгур

смирных людей, побеждающих врага не яростью, а навалом.
Но Копенкин почему-то обрадовался толпе и уже надеялся на свою победу.
Вдруг из окон хаты, у которой метались люди, вспыхнул спешащий залп из
разнокалиберных ружей — все звуки отдельных выстрелов были разные.
Копенкин пришел в самозабвение, которое запирает чувство жизни в темное место и не
дает ему вмешиваться в смертные дела. Левой рукой Копенкин ударил из нагана в хату,
громя оконное стекло.
Дванов очутился у порога. Ему осталось сойти с коня и вбежать в дом. Он выстрелил в
дверь — дверь медленно открылась от толчка пули, и Дванов побежал внутрь. В сенях пахло
лекарством и печалью неизвестного беззащитного человека. В чулане лежал раненный в
прежних боях крестьянин. Дванов не сознал его и ворвался через кухню в горницу. В
комнате стоял в рост рыжеватый мужик, подняв правую здоровую руку над головой, а левая
с наганом была опущена — из нее редко капала кровь, как влага с листьев после дождя, ведя
скучный счет этому человеку.
Окно горницы было выбито, а Копенкина не было.
— Бросай оружие! — сказал Дванов.
Бандит прошептал что-то с испугу.
— Ну! — озлился Дванов. — Пулей с рукой вышибу!
Крестьянин бросил револьвер в свою кровь и поглядел вниз: он пожалел, что пришлось
вымочить оружие, а не отдать его сухим — тогда бы его скорей простили.
Дванов не знал, что делать дальше с раненым пленником и где Копенкин. Он
отдышался и сел в плюшевое кулацкое кресло. Мужик стоял перед ним, не владея
обвисшими руками. Дванов удивился, что он не похож на бандита, а был обыкновенным
мужиком и едва ли богатым.
— Сядь! — сказал ему Дванов. Крестьянин не сел. — Ты кулак?
— Нет, мы тут последние люди, — вразумительно ответил мужик правду. — Кулак не
воюя: у него хлеба много — весь не отберут…
Дванов поверил и испугался: он вспомнил в своем воображении деревни, которые
проехал, населенные грустным бледным народом.
— Ты бы стрелял в меня правой рукой: ведь одну левую ранили.
Бандит глядел на Дванова и медленно думал — не для своего спасения, а вспоминая
всю истину.
— Я левша. Выскочить не успел, а говорят — полк наступает, мне таково обидно стало
одному помирать…
Дванов заволновался: он мог думать при всех положениях. Этот крестьянин
подсказывал ему какую-то тщету и скорбь революции, выше ее молодого ума, — Дванов уже
чувствовал тревогу бедных деревень, но написать ее словами не сумел бы.
«Глупость! — молча колебался Дванов. — Расстрелять его, как придет Копенкин.
Трава растет, тоже разрушает почву: революция — насильная штука и сила природы…
Сволочь ты!» — сразу и без последовательности изменилось сознание Дванова.
— Уходи домой! — приказал он бандиту. Тот пошел к дверям задом, глядя на наган в
руке Дванова завороженными окоченелыми глазами. Дванов догадался и нарочно не прятал
револьвера, чтобы не шевельнуться и не испугать человека.
— Стой! — окликнул Дванов. Крестьянин покорно остановился. — Были у вас белые
офицеры? Кто такой Плотников?
Бандит ослаб и мучительно старался перетерпеть себя.
— Не, никого не было, — боясь солгать, тихо отвечал крестьянин. — Каюсь тебе,
милый человек: никого… Плотников — с наших приселков мужик…
Дванов видел, что бандит от страха не врет.
— Да ты не бойся! Иди себе спокойно ко двору.
Бандит пошел, поверив Дванову.
В окне задребезжали остатки стекла: степным ходом подскакала Пролетарская Сила