Page 100 - Донские рассказы

осязаемо плотной, шел скоротечный воздушный бой. Никто из сидевших на поляне не
видел самолетов, только слышно было, как скрещивались там, вверху, по-особому
звучные, короткие и длинные пулеметные очереди, перемежаемые глухими и частыми
ударами пушек.

Из общего разноголосого и смешанного воя моторов на несколько секунд выделился
голос одного истребителя: вначале пронзительный и тонкий, он, словно бы утолщаясь,
перешел в низкий, басовый и гневный рев, а затем внезапно смолк. Слышались лишь
далекие, неровные, стреляющие звуки выхлопов да вибрирующее тугое потрескивание,
как будто вдали рвали на части полотно.

Слева в небе неожиданно возникла косая, удлиняющаяся черная полоска дыма и
впереди нее – стремительно и неотвратимо летящая к земле, тускло поблескивающая на
солнце фигурка самолета. Спустя немного на той стороне Дона послышался короткий,
глухо хрустнувший удар…
Копытовский вдруг заметно побледнел, сказал шепотом:

– Один готов… Мама родная, хоть бы не наш! У меня и под ложечкой сосет, и во рту
становится солоно, когда наш вот так, на виду падает…
Он помолчал немного и, когда первая острота впечатления несколько притупилась,
подозрительно скосился на Некрасова и уже иным, деловитым и встревоженным голосом
спросил:

– Слушай сюда, а она, эта твоя окопная болезнь, не того… не заразная она? А то возле
тебя так с проста ума посидишь, а потом, может, тоже начнешь лазить по ночам куда не
следует?

Некрасов поморщился, сказал презрительно и желчно:

– Дурак!
– Интересно, почему же это я дурак? – несказанно удивился Копытовский.

– Да потому, что при твоем здоровье к тебе даже сибирская язва не пристанет, не то что
какая-нибудь умственная болезнь.
Очевидно польщенный, Копытовский молодецки выпятил массивную грудь, горделиво
сказал:
– Здоровье мое подходящее, это ты правду говоришь.

– Вот вам, какие молодые и при здоровье, и можно воевать без роздыху, а мне
невозможно, – грустно сказал Некрасов. – Года мои не те, да и дома желательно бы
побывать… У меня ведь четверо детишек, и вот, понимаешь, год их не видел и позабыл,
какие они из себя… Позабыл то есть, какие они обличьем… Глаза ихние смутно так
представляю, а все остальное – как сквозь туман… Иной раз ночью, когда боя нет, до
́
того мучаюсь, хочу ясно их вспомнить – нет, не получается! Даже потом меня прошибет,
а все равно не могу их точно вообразить, да и шабаш! Главное, старшенькую, Машутку, и
ту толком не вспомню, а ведь ей пятнадцатый годок… Смышленая такая, первой
отличницей в школе училась…
Некрасов говорил все глуше, невнятнее. Последние слова он произнес с легкой дрожью
в хриплом голосе – и умолк, сломал прутик, который все время вертел в руках, и вдруг
поднял на Лопахина влажно заблестевшие глаза и сквозь слезы – скупые мужские слезы
– неловко улыбнулся:

– Про жену я уже не говорю… Это дело такое, что сразу слов подходящих не сыщешь… А
только, признаться, тоже давно уже позабыл, как у нее под мышками пахнет…

Бледный, едва владеющий собой Лопахин смотрел на Некрасова помутневшими от гнева
глазами, молча слушал, а потом неожиданно тихим, придушенным голосом спросил:

– Ты откуда родом, Некрасов? Курский?