Page 60 - Донские рассказы

боями проделал утомительный марш в двести с лишним километров, у него в это утро
было прекрасное настроение. Много ли человеку на войне надо? Отойти чуть подальше
обычного от смерти, отдохнуть, выспаться, плотно поесть, получить из дому письмишко,
не спеша покурить с приятелем – вот и готова скороспелая солдатская радость. Правда,
письма Лопахин в это утро не получил, но зато ночью им выдали долгожданный табак,
по банке мясных консервов и вполне достаточное количество боеприпасов; перед
рассветом ему удалось малость соснуть, а потом он, посвежевший и бодрый, рыл окопы,
уверенно думал о том, что здесь, у Дона, наконец-то закончится это горькое
отступление, и работа на этот раз вовсе не показалась ему такой надоедливо-постылой,
как бывало прежде; выбранной позицией он остался очень доволен, но еще больше
доволен был тем, что вволю попил молока и повстречался с диковинной по красоте
вдовой Глашей. Черт возьми, было бы, конечно, гораздо лучше познакомиться с ней где-
либо на отдыхе, уж там-то он сумел бы развернуться вовсю и тряхнуть стариной, но и эта
короткая встреча доставила ему несколько приятных минут. А за время войны он привык
и довольствоваться малым и мириться со всякими утратами…
Улыбаясь своим мыслям и тихонько насвистывая, Лопахин шел по тропинке,
расталкивая ногами отягощенные росою поникшие листья лопухов, и вначале не
обратил внимания на еле слышный низкий, осадистый гул, донесшийся откуда-то из-за
горы, но вскоре гул стал отчетливее, и Лопахин остановился, прислушиваясь. По звуку
он определил, что идут немецкие самолеты, и почти тотчас же услышал протяжный
возглас: «Во-о-оз-дух!»

Лопахин круто повернулся, трусцой побежал к окопам. Только на секунду у него
мелькнула горестная мысль: «Накрылось мое маслице, и Глаша тоже…» – а потом, как
ни чувствительна была эта двойная утрата, он надолго позабыл о ней…
Четырнадцать немецких самолетов, возникнув чуть выше кромки горизонта,
стремительно приближались. Лопахин еще не успел добежать до своего окопа, как из
школьного сада звонко ударили зенитки. Темно-серые венчики разрывов вспыхнули чуть
впереди и ниже первых самолетов. Затем разрывы зенитных снарядов стали умножаться
и, перемещаясь в безоблачном небе, поплыли рядом с самолетами, раскалывая их строй,
заставляя менять направление.
– Один готов! – в восторге рявкнул Сашка Копытовский.

Лопахин прыгнул в окоп и, когда поднял голову, увидел, как ведущий самолет, нелепо
завалившись на крыло, оделся черным дымом и стал косо падать. С буревым свистом и
воем, окутанный дымом и пламенем, пронесся он над линией окопов и взорвался на
собственных бомбах, ударившись об утрамбованную землю хуторского выгона. Грохот
взрыва был так силен, что Лопахин на миг закрыл глаза. А потом повернул к Сашке
сияющее лицо, сказал:
– Ну и серьезная же начинка у него… Если бы эти поднебесные черти, зенитчики, всегда
так стреляли!
Еще один самолет, от прямого попадания снаряда разваливаясь в воздухе на куски, упал
уже далеко за хутором. Остальные успели прорваться к переправе. Встреченные огнем
пулеметов и второй зенитной батареей, расположенной у самой переправы, они
беспорядочно сбросили бомбы, потянули прямо на запад, обходя опасную зону.

Не успела улечься поднятая фугасками пыль, как из-за горы появилась вторая волна
немецких бомбардировщиков, на этот раз уже числом около тридцати машин. Четыре
самолета отделились, повернули к линии обороны.
– На нас идут, – сквозь стиснутые зубы проговорил дрогнувшим голосом Сашка. – Гляди,
Лопахин, это пикировщики, сейчас начнут падать… Вот они, пошли!
Слегка побледневший Лопахин, выставив ружье и крепко упираясь ногой в нижний
уступ окопа, тщательно целился. Светлые глаза его были так плотно прижмурены, что
Сашка, мельком взглянув на него, увидел только крохотные, словно ножом прорезанные
щели с глубокими морщинками по краям обтянутых черной кожей глазниц.

– На три корпуса… на три с половиной… на четыре бери вперед! – сквозь режущее уши
тугое завывание моторов успел крикнуть растерявшийся Сашка.