Page 128 - Собрание рассказов
P. 128

замечает, что поэт остался на ногах.
                     — Садитесь, — говорит он.
                     — Нет, — говорит поэт. — Слушайте, — говорит, — сегодня я поцеловал вашу жену. И
               еще поцелую, если удастся.
                     — А-а! —  говорит  Роджер.  Похоже,  он  всецело  поглощен  набиванием  трубки,  ему
               некогда взглянуть на поэта. — Садитесь.
                     — Нет, — говорит поэт.
                     Роджер раскуривает трубку.
                     — Что ж, — говорит, — боюсь, из меня в таких делах плохой советчик. Я пописывал
               стихи  на  своем  веку,  но мне  так ни  разу  и  не  удалось  соблазнить  женщину. —  Теперь он
               смотрит на поэта.
                     — Послушайте, —  говорит, —  вам  нездоровится.  Ступайте-ка  в  постель.  Завтра
               поговорим.
                     — Нет, — говорит поэт. — Я не могу ночевать под вашей кровлей.
                     — Энн  все  твердит,  что  вы  нездоровы, —  говорит  Роджер. —  У  вас  на  самом  деле
               какая-то хворь?
                     — Не знаю, — говорит поэт.
                     Роджер усиленно втягивает в себя дым. Похоже, трубка у него плохо курится. Может,
               именно оттого он швыряет ее на стол, а может, он тоже, как и поэт, не лишен человеческих
               слабостей. Так или иначе, он швыряет на стол трубку, из нее прямо на бумагу высыпается
               горячий табак и разгорается вовсю. И вот вам, пожалуйста: лысый муж, поперек себя шире,
               поскольку  хлеба  и  мяса  он  ест  вдоволь,  и  пожиратель  сердец,  которому  не  мешало  бы
               постричься,  в  голубеньком  размахайчике,  вроде  тех,  что  вместе  с  кружевным  чепчиком
               надевали в старину дамы, когда, прихворнув, откушивали в постели.
                     — Не многовато ли, черт возьми, вы себе позволяете? — говорит Роджер. — Живете у
               меня в доме, едите мой хлеб и преследуете Энн своими треклятыми…
                     Правда, на том все и кончилось. Но даже и это для писателя, творческой личности, —
               очень здорово; может, большего от них и ожидать нельзя. А, может, все кончилось потому,
               что  поэт  его  и  не  слушал.  «Его  здесь  нет», —  говорит  себе  Роджер:  ведь,  по  его  же
               признанию,  он  и  сам  когда-то  сочинял  стихи  и,  значит,  видит  поэтов  насквозь. —  «Он
               наверху, у двери Энн, преклонил колени перед дверью».
                     И  долго  еще  Роджеру  тоже  не  удается  подойти  к  Энн  ближе,  чем  на  расстояние,
               отграниченное запертой дверью. Но это будет после, а пока Роджер с поэтом уединились в
               кабинете, причем Роджер все норовит заткнуть поэту рот и отправить его спать, а поэт — ни
               в какую.
                     — Не могу спать под вашей кровлей, — говорит. — Можно мне увидеться с Энн?
                     — Утром увидитесь. Когда угодно. Хоть на весь день, если захотите. Перестаньте нести
               околесицу.
                     — Можно  мне  поговорить  с  Энн? —  говорит  поэт,  словно  изъясняется  с  кретином,
               понимающим только односложные слова.
                     Короче, поднимается Роджер наверх, передает все Энн, возвращается и опять садится
               за машинку, а затем сверху спускается Энн, и Роджер слышит, как она с поэтом выходит из
               дому. Чуть погодя Энн возвращается — одна.
                     — Ушел, — говорит.
                     — Вот  как? —  говорит  Роджер,  будто  не  слышит.  Потом  вскакивает. —  Ушел?  Это
               немыслимо — в такую поздноту. Крикни, пусть вернется.
                     — Он не вернется, — говорит Энн. — Оставь его.
                     Она поднимается на второй этаж. Когда следом за ней поднялся и Роджер, дверь была
               заперта.
                     А  теперь  вникайте  —  тут  вся  соль.  Он опять  спустился  в  кабинет, вложил  бумагу  в
               машинку и принялся печатать. Сперва не очень-то у него ладилось, но к рассвету он тюкал
               по клавишам, точно сорок кур, которым насыпали зерна в корыто из рифленого железа, а на
   123   124   125   126   127   128   129   130   131   132   133