Page 129 - Собрание рассказов
P. 129

столе росла гора исписанных листков…
                     Двое суток он поэта не видел  и не слышал. Но тот все еще не покидал  городка. Его
               видел  Эймос Крейн, пришел и сообщил об этом Роджеру. Похоже, Эймос забрел  по делу,
               вроде  ему  что-то  понадобилось:  ведь  только  под  таким  предлогом  можно  было  в  те  дни
               добраться до Роджера и что-либо ему сообщить.
                     — Вашу машинку слыхать по  ту сторону речки, — говорит Эймос. —  Видел вчера в
               гостинице ту самую голубую хламиду, — говорит.
                     В тот вечер, пока Роджер работал, вниз спустилась Энн. Она заглянула в кабинет.
                     — Я с ним встречусь, — сказала она.
                     — Предложи  ему  вернуться, —  сказал  Роджер. —  Скажи,  что  предлагаешь  от  моего
               имени.
                     — Нет, — сказала она.
                     И последним, что она слышала, выйдя из дому и часом позже вернувшись, поднимаясь
               по лестнице и запирая дверь (Роджер теперь ночевал на застекленной веранде, на солдатской
               койке), был стук машинки.
                     А  жизнь  шла  по-прежнему,  налаженно  и  счастливо.  Виделись они  частенько,  иногда
               даже дважды на дню, после того как Энн перестала спускаться к завтраку. Но вот через день
               или  два  Энн  спохватилась,  что  не  слышит  стука  машинки,  а  может,  спохватилась,  что
               машинка больше не мешает ей спать.
                     — Ты закончил? — сказала она. — Свою повесть?
                     — О нет. Нет, повесть еще не закончена. Просто я решил передохнуть денек-другой.
                     Можно сказать, акции машинописи пошли в гору.
                     Акции повышались несколько дней. У Роджера появилась привычка рано ложиться и
               уже  засыпать  в  постели  на  веранде,  когда  Энн  возвращалась  домой.  Как-то  вечером  она
               вышла на веранду, где Роджер читал в постели.
                     — Больше не пойду, — сказала она. — Боюсь.
                     — Чего боишься? Разве тебе мало двоих детей? Даже троих, если считать и меня.
                     — Не знаю. — Лампа была настольная, и лицо Энн скрывалось в тени. — Не знаю.
                     Он  передвинул  лампу,  но  Энн  повернулась  и  выбежала,  прежде  чем  свет  упал  на  ее
               лицо. Роджер успел наверх как раз вовремя: дверь захлопнулась у него перед самым носом.
                     — Слепец! Слепец! — сказала Энн из-за двери. — Уходи! Уходи!
                     Он ушел, но заснуть не мог. Поэтому немного погодя он снял с лампы металлический
               абажур и взломал окно детской. Дверь, ведущая оттуда в комнату Энн, не запиралась. Энн
               спала. Луна к тому времени скрылась, и Роджеру не удалось разглядеть лицо жены. Двигался
               он  бесшумно,  но  тем  не  менее  разбудил  Энн,  та  подняла  на  него  глаза,  однако  не
               пошевелилась.
                     — Никогда в жизни у него ничего не было, ровным счетом ничего. Единственное его
               воспоминание о матери — это вкус шербета воскресным днем. Он говорит, у меня губы на
               вкус такие же. Он говорит, мои губы для него — мать.
                     Она  расплакалась.  Плакала  недвижная,  голова  на  подушке  запрокинута,  руки  под
               простыней.  Роджер  присел  на  краешек  кровати  и  прикоснулся  к  Энн,  и  тогда  она
               перевалилась на живот и с плачем уткнулась лицом к нему в колени.
                     Проговорили всю ночь до рассвета.
                     — Прямо не знаю, что делать. Адюльтер не поможет мне — да и вообще кому бы то ни
               было — проникнуть туда, где он живет. Живет? Да он и не жил по-настоящему. Он… — Энн
               дышала  ровнее,  прятала  лицо  от  мужа,  но  все  еще  прижималась  к  его  коленям,  а  он
               поглаживал ее по плечу.
                     — Примешь меня обратно?
                     — Не знаю. — Он погладил ее по плечу. — Да. Да, приму.
                     И вот опять акции машинописи пошли на повышение. Курс их подскочил в ту же ночь,
               как  только  Энн,  выплакавшись,  уснула,  и  дня  три  или  четыре,  без  перерывов  на  ночь,
               держался  на  одном  уровне,  даже  после  того,  как  Пинки  сказала  Роджеру,  что  телефон
   124   125   126   127   128   129   130   131   132   133   134