Page 60 - Собрание рассказов

попасть ключом в замок; тут-то его и сцапали миссис Мерридью с преподобным Шульцем.
Но на этот раз он и не говорил и не оглядывался, а просто рвался из рук, как ошалелый кот.
Его отвезли домой, и миссис Мерридью дала телеграмму его сестре в Техас; и дяди Вилли не
было видно трое суток, потому что миссис Мерридью и миссис Ховис по очереди стерегли
его в его же доме день и ночь — сестра вот-вот должна была подъехать. Тогда были
каникулы, мы играли в понедельник, подошли к аптеке под вечер — она заперта и во
вторник тоже не отпиралась, и так до среды, а в среду далеко за полдень дядя Вилли
примчался со всех ног.
Он был небритый, без рубашки и все никак не мог попасть ключом в замок: он
задыхался, всхлипывал и приговаривал: «Заснула, слава тебе, господи»; и кто-то из нас взял
у него ключ и отпер дверь. Мы и спиртовку разожгли и шприц набрали, и на этот раз шприц
не впивался в руку, а вонзился так, будто сейчас кость пробуравит. Домой он не пошел. Он
сказал, что поспит и на полу, дал нам денег, выпроводил с заднего крыльца, и мы зашли в
кафе, принесли ему сандвичей и кофе в бутылке и оставили его одного.
А на другое утро явились миссис Мерридью и преподобный Шульц и с ними еще три
тетки; исполнитель им быстренько взломал дверь, миссис Мерридью ухватила дядю Вилли
за шиворот и шипела: «Ах ты гаденыш! Ах ты гаденыш! Это от меня-то улизнуть захотел,
да?» — а преподобный Шульц говорил: «Сестра, сестра, успокойтесь», — а тетки
выкрикивали «мистер Кристиан!», «дядя Вилли!» и просто «Вилли!» — смотря которой
сколько лет и с каких пор живет в Джефферсоне. Они с ним быстро управились.
Вечером приехала сестра из Техаса, и мы ходили мимо дяди Виллиного дома и видели,
как тетки торчат на веранде и ходят туда-сюда в дом, с ними и преподобный Шульц: он и тут
выпирал, как в классе у мистера Миллера; мы за забором под окном слушали, как дядя
Вилли плакал, бранился и силился вскочить с постели, а тетки ему: «Ну-ну, мистер
Кристиан», «Ну-ну, дядя Вилли» и даже «Ну-ну, Бубик», — ведь и сестра его тоже там была,
а дядя Вилли плакал: упрашивал и бранился из последних сил. И настала пятница, и он
сдался. Мы слышали, как он рвался, а они его держали, и все молчком, тут уж было не до
слов, а потом мы вдруг услышали его слабый, но ясный голос и частое дыхание.
— Погодите, — сказал он, — погодите! Я у вас еще разок попрошу. Ну оставьте меня в
покое, а? Ну идите себе, а? Ну идите себе к чертям собачьим, а я как-нибудь туда и без вас
доберусь.
— Нет, мистер Кристиан, — отвечала миссис Мерридью, — Мы обязаны спасти вас.
С минуту стояло молчание. Потом мы услышали, как дядя Вилли улегся, словно
опрокинулся на подушку.
— Ну что ж, — сказал он. — Ну что ж.
Это как в Библии агнцев приносят на заклание. Будто он сам влез на жертвенник,
опрокинулся на спину, выставил горло и сказал: «Ну что ж, давайте приканчивайте меня.
Режьте мне глотку и катитесь и дайте мне спокойно жариться на огне».

III

Прохворал он долго. Его увезли в Мемфис. Говорили, что он при смерти. Аптека стояла
запертая, а наше спортивное общество развалилось через неделю-другую. Призов, конечно,
не стало, но разве дело в каких-то там битах-мячиках? Не в них было дело. Мы проходили
мимо аптеки, смотрели на большой ржавый замок и на мутные бельма окон; за ними и не
видать было, где это мы там ели мороженое и рассказывали ему, чья взяла и кто как играл, и
булькало-пузырилось зелье на спиртовке, а он сидел со шприцем в руке и глядел на нас
сквозь очки, помаргивая своими мешаными, растекшимися глазами, в которых и зрачков-то
не разобрать. И негры и деревенские, бывшие его покупатели, тоже подходили к аптеке,
смотрели на замок, спрашивали у нас, как он там жив, скоро ли вернется и снова откроет
аптеку. Аптека потом открылась, только они и не стали ходить к новому провизору, которого
посадили туда миссис Мерридью и преподобный Шульц. Сестра-то дяди Вилли сказала: бог