Page 61 - Собрание рассказов

с ней, с аптекой, пусть стоит на замке, она прокормит его и без аптеки, лишь бы он
поправился. Но миссис Мерридью сказала, что нет, не пусть, что она хочет не просто
вылечить дядю Вилли, а хочет его возродить, и будет он не только настоящим
христианином, а еще и человеком при своем деле, благо дело его ждет, — тогда он смсжет
глядеть в глаза своим ближним и высоко держать голову; она сказала, что поначалу
надеялась только помочь ему предстать перед Создателем, отрешившись от душевной и
телесной скверны, от морфия; но раз уж у него оказался такой на диво крепкий организм, то
она и за тем присмотрит, чтобы мистер Кристиан занял то самое место в жизни, какое ему
подобает, а не позорил бы доброе имя семьи, он его и так уже сильно запятнал.
Они с преподобным Шульцем и подыскали провизора — тот уже месяцев шесть как
жил в Джефферсоне. Поручители адресовали его в церковный совет, и, кроме преподобного
Шульца и миссис Мерридью, никто про него ничего не знал. В общем, они-то и сделали его
провизором в дяди Виллиной аптеке; остальным он всем был чужак чужаком. Только дяди
Виллины завсегдаи к нему ходить не стали. И мы тоже не ходили. Из нас, правда, какие
покупатели, не ждали же мы, что он станет нас угощать мороженым, а и стал бы, так мы бы
не взяли. Это же был не дядя Вилли, это был другой, а скоро и мороженое стало не то:
провизор для начала промыл окна, а потом прогнал старика Джоба, только старик-то Джоб
никуда не делся. Он болтался возле аптеки, ворчал себе под нос, провизор выгоняет его с
парадного, а старик Джоб обойдет дом и лезет со двора, снова попадется провизору, и тот
кроет его по-тихому, кроет на чем свет стоит, а туда же — с церковными
рекомендательными письмами; ну, он пошел по начальству, поскандалил и получил
бумажку, и исполнитель сказал старику Джобу: держись, мол, подальше от аптеки. И старик
Джоб устроился на другой стороне улицы. Он целый день просиживал на обочине тротуара и
глаз не спускал с дверей аптеки: как провизор покажется, так старик Джоб ну орать: «А вот я
ему скажу! А вот я все скажу!» Мы даже стали обходить аптеку стороной. Мы делали крюк,
чтобы только не идти мимо, не видеть мытых окон и городских покупателей: новый
провизор поставил-таки торговлю — двери прямо не закрывались; а мы разве что подходили
к старику Джобу спросить про дядю Вилли, хотя и без него каждый день слышали новости
из Мемфиса и знали, что старик Джоб знает не больше нашего, ему даже и рассказал бы кто,
так он бы не сумел пересказать: он ведь и то не верил, что дядя Вилли заболел, думал, что
просто миссис Мерридью силком увезла его куда-то подальше от дома, там и держит в
постели; и вот старик Джоб сидел на обочине, мигал на манер дяди Вилли сырыми красными
глазами и твердил:
— А вот я ему скажу! Его сцапали, держат, а здесь, ишь, поналезла всякая дрянь,
хозяйничает в аптеке массы Хока Кристиана. Вот я ему скажу!

IV

А дядя Вилли не умер. Он вдруг явился домой, тусклый, как свечное сало, весу в нем
осталось дай бог девяносто фунтов, а глаза были, как раньше, мешаные, вроде растекшихся
яиц, только теперь как будто протухлые: растеклись, застыли, уж и смердеть перестали, а
приглядись к ним — и сразу ясно, что ох не протухлые, какие хочешь, а не протухлые. Это
уже мы потом пригляделись, когда он с нами снова перезнакомился. Не то чтобы он нас
совсем забыл. Дескать, ребятня вы симпатичная, только мне незнакомая, ну-ка, как кого
зовут, да без спешки, а то не запомню. Сестра его уехала обратно в Техас; смотреть за ним
взялась миссис Мерридью, ему ведь оставался один шаг до излечения, до полного исцеления.
Ага. До исцеления.
Помню, явился он в город среди дня, мы ввалились за ним в аптеку, и дядя Вилли
посмотрел на мытые окна, которые стали прозрачными, на городских покупателей, которых
раньше не бывало, на провизора, и сказал: «Ты у меня провизором, что ли?» — а провизор ну
толковать про миссис Мерридью и преподобного Шульца, и дядя Вилли сказал: «Ладно,
ладно»; мы столпились у стойки и угостились мороженым, и он стоял и ел вместе с нами,